Элизабет Гоудж - Гентианский холм
Захария стал медленно спускаться по холму, и мелодия стала нарастать, приближаться. Она заворожила его, погрузила в благоговейное молчание и покой. Эффект был совсем такой же, как от хоровых песнопений и звона колокола Санктуса, который он слышал в детстве, отстоявшем от сегодняшнего дня, казалось, на целую вечность.
Впереди показался еще один забор. Из-за него и доносилась эта божественная музыка. Захваченный ее очарованием, Захария медленно, словно лунатик, шел вперед, ничего вокруг себя не видя. Вдруг в стройную гармонию ворвался фальшивый звук, который вспорол ее словно кинжалом. Захария вздрогнул. Музыка прервалась, и тут же послышались отчаянные ругательства. Это внезапно, но быстро опустило замечтавшегося юношу на землю. Он бегом бросился по тропинке, которая вела к воротам в заборе. Захария запрыгнул на ворота, и глазам его открылась забавная картина. Он перекинул через забор ноги, уселся поудобнее и стал от души хохотать, невидимый на своем месте участниками комедии, которая разыгрывалась на его глазах.
Перед Захарией раскинулось поле, полувспаханное упряжкой быков, которые тянули за собой большой плуг. Быки в данную минуту стояли на месте. Рядом с ними стоял старик работник, сутулый и изогнувшийся точно карликовое дерево.
На смуглом от загара морщинистом лице болтался клочок грязной седой бороды, словно лишайник на коре яблони. Старик лупил по мягкому месту мальчишку, которого как в тисках зажал между ног. Ярость словно омолодила старика. Удары обрушивались на мальца с удивительной силой, на которую внешне этот старикашка казался неспособным. Звук ударов перекрывался громкими проклятьями, которые заглушали даже жалобное нытье жертвы.
Захария и не подумал поспешить на выручку. Ведь паршивец, явно, нарочно ввернул в песню ужасную фальшивую ноту и все испортил. Мальчишка вполне заслужил это наказание. Захария даже недовольно поморщился, когда парнишке хитроумным рывком удалось освободиться, юркнуть между ног старика и броситься наутек вниз по холму. Старик пошатнулся, с трудом удержал равновесие, рукавом вытер пот со лба, затем молча повернулся к быкам и вновь взялся за ручку плуга. Быки развернулись, повинуясь понуканиям старика, и медленно потащили плуг под гору. В небо поднялась стайка вспугнутых чаек, которые следовали за упряжкой. Старик запел своим ломким, но уверенным и густым голосом. На этот раз он один пел бессмертную «работную» песню, которую на этих же полях в свое время затягивали его отцы и деды.
Захария вновь стал зачарованно прислушиваться. Он перестал смеяться и весь превратился в слух. Песня звучала красиво, но теперь ей отчетливо не хватало тенорского сопровождения. Захария стал тихонько подпевать. Сначала, то и дело останавливаясь, но потом все увереннее, вспомнив ритм хоровых песнопений. Плуг и стайка чаек достигли подножия холма, там быки развернулись и пошли обратно наверх, но уже по новой полосе земли. Когда упряжка достигла самого крутого места в подъеме, Захария уже окончательно освоился с мелодией и уверенно выводил тенором свою партию. Не прерывая пения, он скинул с себя пальто, спрыгнул с забора и пошел навстречу упряжке. Все так же продолжая петь, он присоединился к Солу, который медленно шел за быками, наваливаясь всей своей тяжестью на ручку плуга. И они пошли вместе вверх по холму, соединив свои голоса, — бас и тенор, — в одно целое, а дойдя до вершины, развернули быков и пошли вниз. Чайки повернули вместе с ними и продолжали в высоте сопровождать упряжку.
Сол только раз взглянул на юношу, присоединившегося к нему. Он смирился с его присутствием, как он смирился со всем в этой жизни, спокойно и без удивления. Песня сблизила, как бы даже сроднила их души, и Солу это понравилось. Что же касается самого Захария, то радость волнами захлестывала его сердце с каждым новым шагом. Идти за плугом в ту минуту казалось ему благословением Божьим. Медленная и тяжелая поступь быков, их глубокое и спокойное дыхание, звон колокольчика, скрип плуга, ветер, крик чаек, его собственный голос, выводящий песню, басовое сопровождение Сола, ритмичный разворот в конце поля внизу или вверху холма, шелест отваливающейся с лезвия плуга земли, словно морской пены, отпадающей в разные стороны от носа корабля… Все это слилось для Захария во что-то одно, цельное. Это была музыка сфер, счастливый гимн, который возносился к небесному трону от земного алтаря.
Сол пел без слов. Даже если бы у этой песни и были слова, он не знал бы их, потому что их не знал бы ни его отец, ни дед. Его пение складывалось из набора гласных звуков, которые, однако, лились так последовательно, так легко и мягко, что со стороны, производили впечатление удивительного красивого языка.
А вот Захария неожиданно для себя нашел возможность облекать эту гармонию в слова:
— И я приду к Господнему алтарю; к Богу, который дарит радость моей юности…
Он даже не подозревал, что поет слова церковных хоровых песнопений, не знал о том, что эта молитва для плуга много веков назад родилась из песнопений монахов в великом Торрском аббатстве и потом перешла на фермерские поля. Священный Хлеб, положенный на алтарь аббатства, и Священный Хлеб, родившийся из вспаханной земли. И тот, и другой имели равное значение для людей в эти дни.
— Надеюсь на Господа, уповаю; Я всегда буду творить ему молитву, молитву на спасение меня и моего Бога.
Быки скова развернулись. Захария шел рядом с Солом, уже не понимая ни того, где находится, ни сколько времени уже пашет. Звезды не были видны из-за яркого солнечного света, но Захария был уверен в том, что и они тоже поют. Угнетенность духа и подавленность окончательно покинули юношу. Гармония его души воспарила вверх и соединилась с музыкой звезд.
— Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto, Sicut erat in principle, et nunc, et semper, et in с saecula csaeculorum. Amen[11].
Быки остановились. Они поникли головами и, натружено дыша, стали ждать. Старик Сол радостно усмехался, потирая руками бока и наслаждаясь недоверчивым изумлением на лице высокого и крепкого мужчины, привалившегося к калитке, Захария тоже был изумлен. Появление этого человека смыло все очарование и вернуло юношу на землю. Он провел рукой по глазам, затем смущенно заморгал. Ему вспомнилась картинка, которую он видел раньше. Сейчас юноша смаковал ее в своей памяти с любовной лаской. Маленькая фигурка в красном плаще, стоящая за калиткой… Вздернутый вверх подбородок покоится на верхней перекладине. Слева и справа ровные ряды кончиков пальцев. А внизу между нижними досками — просунутая мохнатая мордочка… Стелла и Ходж…
Он видел их в ту ночь, когда прощался с ними в лунном свете, и знал, что эта сцена будет стоять перед его глазами до конца его дней.
