Патриция Мэтьюз - Мстительное сердце
– Он спать с тобой?
Ханна почувствовала, как кровь прилила к ее лицу. – Ну… да. Почти… – она с трудом сглотнула, – почти каждую ночь.
– Время, золотко, только время все показать. – Бесс погладила молодую женщину по плечу. Лицо стряпухи было серьезным. – Не хочется мне говорить такое, золотко, но дело, может, и в тебе. Часто Господь почему-то сотворяет нас, женщин, бесплодными…. вроде как меня.
В тот вечер за ужином Малкольм Вернер проговорил с довольно мрачным видом:
– Завтра мне придется съездить в Уильямсберг. Там будут продавать с аукциона рабов, а мне нужно прикупить нескольких человек. Я давно уже не покупал рабов, и мне не хватает рабочих рук на плантации. Этой зимой нужно расчистить под посадки двадцать акров земли, и мне необходимы работники.
– Рабовладение – это общественное зло, сэр, – проговорил Андре, скорчив гримасу.
Бледное лицо Вернера вспыхнуло.
– Вы думаете, я этого не знаю? Но это зло, которого нельзя избежать, если мы хотим, чтобы экономика Виргинии продолжала существовать в ее теперешнем виде.
– Обращать человека – любого человека – в рабство нехорошо.
– Поправьте меня, если я не прав, мой дорогой Леклэр, но я слышал кое-какие рассказы об условиях, в которых живут крестьяне в вашей цивилизованной стране. Если то, что я слышал, правда, они живут ничуть не лучше, чем рабы. Я полагаю, что многие рабы здесь, в Виргинии, живут лучше большинства ваших земледельцев. И кроме того, ваши соотечественники…
Ханна перестала прислушиваться к спору и занялась ужином, слегка улыбаясь. Малкольм и Андре пускались в горячие споры по тому или иному поводу чуть ли не каждый вечер. И иногда эти споры продолжались допоздна, уже в кабинете ее мужа.
Андре теперь практически обосновался в «Малверне»; Ханна видела, что Малкольм не возражает против того, чтобы француз остался у них на какое угодно время. Конечно, Ханна понимала причину этого: разговоры с Андре действовали на Вернера самым живительным образом и доставляли ему большое удовольствие, даже если собеседники не соглашались друг с другом, а по большей части именно так и происходило!
На следующее утро Малкольм Вернер отправился по своим неприятным делам. Казалось, из «Малверна» в Уильямсберг движется целый караван. Впереди ехала коляска, в которой поместился Вернер; правил ею Джон. Рядом с Джоном ехал верхом Генри, надсмотрщик. Позади двигались две повозки, которыми правили рабы с плантации; повозки предназначались для доставки в поместье новых рабов.
Тягостную обязанность выбирать невольников на аукционе Вернер возложил – в отличие от остальных плантаторов – на Генри. Заниматься этим было выше его сил. Всякий раз, когда он посещал аукцион и видел, как плантатор осматривает раба, щупает его мускулы, изучает зубы, словно это не человек, а лошадь, все внутри у него сжималось. Даже видеть такое было унизительно, и Вернер мог только воображать себе, какое унижение и стыд охватывает раба, стоящего на помосте. Господи, какой-то плантатор дошел до того, что обследовал детородный орган невольника, – он хотел убедиться, насколько хороший из него выйдет производитель!
Чтобы отвлечься от того, что его ждет впереди, Вернер задумался о своих собственных огорчениях. Много дней он с грустью размышлял о Ханне и своих неудавшихся попытках зачать ребенка. Когда настроение у него становилось особенно мрачным, он думал о том, что совершил ошибку, женившись на этой женщине. Нет, он, конечно, любил ее; с каждым днем он любил ее все сильнее и сильнее. Он знал, что на свадьбе – и не только – на свадьбе – немало позубоскалили насчет того, что человек его возраста женится на семнадцатилетней девчонке. В том, что мужчина женится на женщине гораздо моложе себя, не было ничего необычного здесь, в этих краях, где мужчин было гораздо больше, чем женщин. Однако разница между ним и Ханной была чрезмерной… Но его огорчали не сальные смешки и грубоватые шуточки. Его огорчала личная неудача, которую он потерпел в постели. Поначалу он с радостью отметил, что мужская сила, которой он некогда обладал, вернулась к нему. Прошло не так уж много времени, и Вернер осознал, что ошибается.
Теперь он понял, что все это – иллюзия, мгновенное ослепление. Выполнять супружеские обязанности становилось для него все труднее и труднее, а это было унизительно. А после ночи любви он чувствовал полное изнеможение, сильное сердцебиение, иногда сопровождаемое болезненными ощущениями; дыхание становилось прерывистым, и требовалось время, чтобы оно пришло в норму. Он все чаще вспоминал о том, что люди смертны, и испытывал страх перед будущим.
Утешало лишь то, что женщинам совокупление не приносит наслаждения – это общеизвестный факт; они просто терпят, чтобы доставить удовольствие мужчине. Но вот если бы он мог зачать с Ханной ребенка! Видит Бог, как страстно хочет он иметь сына, который после его смерти унаследует «Малверн»!
Потом вдруг появилась еще одна мысль. Что, если он внезапно умрет? Сегодня, будучи в Уильямсберге, он непременно должен встретиться с адвокатом и составить завещание, согласно которому «Малверн» остается Ханне либо его сыну – в том случае, если такое чудо произойдет прежде либо вскоре после его, Вернера, смерти. Уж это он обязан сделать для Ханны. Если он умрет, не оставив завещания, суд, конечно, обойдется с Ханной сурово. Закон лишает женщин почти всех прав. При наличии же завещания у Ханны будут какие-то права на поместье. Что станется при этом с «Малверном», одному Богу ведомо. Конечно, молодая женщина не сможет самостоятельно управлять им. Но она хотя бы сможет продать его, если у нее будет законное право на владение.
Тихонько пробормотав ругательство, Вернер потряс головой. Говорят, если человек начинает серьезно размышлять о своей смерти, он скоро умрет. Скорее всего это бабушкины сказки, но все же…
Они подъехали к Уильямсбергу. Вернер увидел, что его коляска приближается к месту, где будет происходить аукцион. Кругом царила атмосфера праздника, словно собравшиеся съехались на карнавал. Повсюду стояли разносчики, торгующие едой и напитками. Мужчины и женщины были одеты по-праздничному; вокруг шумно резвилась ребятня.
Эта обстановка тоже вызывала у Вернера отвращение. Для такого события гораздо уместнее была бы скорбная атмосфера, как на похоронах.
Однако он знал, что с его мнением согласятся лишь очень немногие, и уже давно научился держать свои взгляды при себе. И без того многие считали, что он обращается со своими рабами чересчур либерально. Уже то, что он сделал надсмотрщиком чернокожего, произвело скандальнее впечатление. Но прибегнуть к помощи того же чернокожего надсмотрщика, чтобы решить, каких рабов покупать, – это уже выходило за рамки здравого смысла!
