Уинстон Грэхем - Корделия
Наконец шаги стихли: он прошел в гостиную. Корделия осмелела и, тщетно пытаясь унять дрожь в руках, без приключений добралась до своей спальни.
* * *Это было сумасшествием с ее стороны – пообещать ему встретиться еще раз. Но Корделия не могла ничего с собой поделать: она впервые в жизни любила! Все прошлые тревоги, угрызения совести и доводы рассудка набатом звучали в ее душе, но доносились словно издалека, заглушенные новыми, мятежными мыслями. "Брук, Маргарет, Дэн, дневник, врачи, скандальные слухи…"
На другой вечер, сидя у себя в спальне при одной горящей свече и следя за тем, как часовая стрелка неумолимо подбирается к одиннадцати, она отдавала себе отчет в том, что это свидание станет переломным в их отношениях. Сама она, не считала их безнравственными, однако – пробираться к чужому мужчине, тайком, ночью, в сад… Окружающие явно были бы на этот счет другого мнения.
Старинные часы – подарок ее отца – попытались боем возвестить урочное время, но все, на что они оказались способны, это высовывание языка да жалкое потрескивание.
Корделия встала, набросила поверх темного платья бархатный доломан и задула свечу. Потом открыла дверь – та еле скрипнула – и выглянула наружу. Дом был погружен во тьму, только под дверью спальни мистера Фергюсона светилась желтая полоска: очевидно, он читал в постели.
Корделия бесшумно спустилась в холл и прошла в библиотеку. Французское окно оказалось на запоре. Она встала на стул, чтобы отпереть – с легким скрежетом – верхнюю задвижку. Затем с минуту посидела на стуле, вслушиваясь в тишину. Ни звука.
Она закрыла за собой окно и вышла в сад. Стояла кромешная тьма. Теплый ночной ветерок ласково касался щек. Над самым домом нависли облака. Было слышно, как мошкара шелестит в листве. Корделия сделала несколько шагов по коротко подстриженному газону. Из-за кустов появилась мужская фигура. Стивен! Через секунду он уже держал ее в объятиях.
– Ты вся дрожишь, – прошептал он ей на ухо. – Тебе холодно, милая? Сейчас мы это исправим.
– Нет-нет, мне уже хорошо. Давай скорее отойдем подальше.
Они ощупью двинулись вдоль ограды. Сегодня не было нужды прятаться в оранжерее: влюбленные едва различали друг друга.
Они уселись на скамью под грушей.
Но в этот вечер что-то сдерживало Стивена, довлело над ним. За пять месяцев он научился понимать и Корделию, и самого себя. Плавание, в которое он пустился с легким сердцем, весело и беззаботно, неожиданно привело на мель. Только вчера он был вне себя от счастья и готов сокрушить любые преграды, а сегодня внутренние противоречия мешали ему в полной мере насладиться своей победой.
Они разговаривали шепотом; Корделия получала от этого разговора огромное удовольствие. Он поведал ей многое о себе, и она не замедлила последовать его примеру. Впервые за полтора года ей было кому доверить все, что переполняло ее сердце. Гордость не позволяла Корделии жаловаться – даже родным. Зато Стивену она рассказала все: о смерти Маргарет и связанной с этим тайне, о Фредерике Фергюсоне и особенностях жизни в Гроув-Холле. Иметь возможность выговориться – какое счастье!
Стивен заботливо поддерживал доломан у нее на плечах. Но ей и без того больше не было холодно. Они говорили, говорили без конца, делясь переживаниями, не замечая времени, не в силах остановиться.
Понемногу ночь сделалась светлей. Корделия спросила, который час, и Стивен с удивлением обнаружил, что уже около часу. Он без зазрения совести солгал, что еще только несколько минут первого – но и это было достаточно поздно, и Корделия вскочила, чтобы уйти – пообещав встретиться с ним на следующий вечер.
Она вернулась в библиотеку. Последнее касание пальцев – и Стивен скрылся из виду; ей показалось – без возврата. Она снова осталась одна. Слегка скрипнула верхняя задвижка французского окна. Стараясь не дышать, Корделия вышла в холл и подкралась к лестнице. Света под дверью мистера Фергюсона уже не было – очевидно, он уснул, так же, как тетя Тиш, дядя Прайди и все одиннадцать слуг. Только она одна бодрствовала – да Стивен, пробиравшийся к себе домой.
Глава XIV
Утром пришло письмо от Брука, одно из самых теплых, какие он когда-либо писал ей. Оно было на удивление нежным, Даже страстным. Брук большей частью жил за счет воображения; разлука дала толчок фантазии, и он был рад запечатлеть игру воображения на бумаге. Корделия почувствовала себя воровкой.
Вечером ей предстояло навестить родных, но она понадобилась мистеру Фергюсону. В половине первого он приехал домой обедать, а потом прихватил ее с собой на фабрику. Там она впервые присутствовала на совещании руководителей всех подразделений. Мистер Фергюсон представил ей тех, с кем она еще не была знакома, и Корделия заняла свое место за столом между ним и Симнелом, приготовившись внимательно слушать. Этих скучных мужчин в потертых бархатных сюртуках явно смущало ее присутствие; сама Корделия также изрядно стеснялась, но мистер Фергюсон и не подумал обратить на это внимание. В конце своей вступительной речи он открыл присутствующим причину приглашения невестки. Возможно, в недалеком будущем, когда им с Бруком придется ехать в Лондон, она возьмет бразды правления в свои руки. Он чрезвычайно высоко отозвался о ее деловых качествах, чем еще более смутил молодую женщину. «А что, – подумала Корделия, – если встать и сказать: "Вы считаете, что у меня светлая голова, тогда как я давно потеряла ее из-за Стивена Кроссли, влюбилась, как последняя дурочка. Вы ошибаетесь, мистер Фергюсон, а все остальные правы: женщинам и впрямь нельзя доверять серьезные дела. Вот так-то!"»
И надо же было им обоим – ему и Бруку – выбрать именно этот день для проявления добрых чувств и высокого доверия!
Вечером мистер Фергюсон, не предупредив заранее, уехал на лекцию и вернулся только в половине одиннадцатого. Его, как обычно, ждали; прислуга сновала по всему дому до половины двенадцатого; до без четверти двенадцать парадная дверь оставалась открытой. В полночь Корделия уже была в саду – и надеясь, и боясь того, что Стивен не дождался и ушел.
Он возник перед ней, как тень, из кустов лавра.
– Делия.
– Ох… Я уж думала…
Они поспешили укрыться в глубине сада.
– Я не могла раньше прийти.
– Что-нибудь случилось? Я догадался по тому, что в доме долго не гасили свет.
Она объяснила. Шел дождь; с пальто и шляпы Стивена стекали водяные струи. Он боялся далеко отойти от окна, чтобы не разминуться. Полтора часа показались ему вечностью, но он не придал этому значения, как обязательно сделал бы Брук. Корделии нравилось его жизнелюбие, пленяла его непосредственность. Препятствия не пугали Стивена: он смотрел на них как на неизбежное зло; преодоление увеличивало торжество.
