Вера - Алиса Клима
Александрова заколебалась, а потом представилась.
– Александрова. Ирина Александрова.
– Пятьдесят восьмая? – спросила Надя, раскусывая сахар и прихлебывая громко чаем.
– Да, – ответила Ирина, разглядывая сахар.
– Хочешь? – вдруг спросила Анисья и медленно протянула кусок хлеба.
Ангелина подтолкнула ее, но Анисья не обращала на нее внимания, а смотрела только на Ирину. Ирине был знаком этот мокрый хлеб из рациона, и она взяла. Она села на вагонку внизу и медленно жевала, делая вид, что не голодна.
– Я не ем баланду на кухне и хлеб из пайки, – усмехнулась Анисья. – А ты тощая такая – кожа да кости.
Ирина молчала. Анисья спрыгнула вниз и облокотилась на вагонку.
– Тяжело тебе тут придется, – сказала она. – Гордячка.
Ирина посмотрела на нее удивленно. Откуда она знала, что Федосья так назвала ее?
– Я видела майора Ларионова, он рассказал мне про тебя. Он мне тут как муж, – с гордостью сказала она.
Ирина потупила взор и молчала, чувствуя небольшой напор со стороны Анисьи.
– Значит, брезгуешь их еду брать? Это пройдет. С майором старайся не разговаривать, лучше сторонись его – не то он снова тебя закроет в собачник. Он не любит контру. Держись Грязлова, он – ничего. Пять минут потерпишь, зато харчи и одежда будут. При твоей внешности тут на мужское внимание рассчитывать не придется.
Ирина поднялась с нар. Она слышала на улице крики вохры и возню.
– Мне не нужно внимание, – спокойно сказала она, опустив глаза. – Спасибо за хлеб.
Она ушла на свое место, и в это время ворота барака распахнулись и вместе с холодным воздухом под гортанные, но приветливые команды Балаян-Загурской ввалились женщины. Впереди шла Губина. Бросив взгляд на Александрову, она гаркнула:
– Почему не в ШИЗО?!
– Ларионов велел! – крикнула Загурская из прохода.
Губина смерила Ирину взглядом и ушла. Среди заключенных было сразу видно новеньких. Они шли позади, шатаясь и согревая руки дыханием. Кто-то бросился обогреваться у буржуйки; кто-то из-за пазухи вытаскивал небольшие поленья, которые не отняли при обыске, и сбрасывал к печкам как ценные трофеи. Инесса Павловна прошла на свое место и села на вагонку, уронив голову на руки. Она была не похожа на себя. Она тяжело дышала и стонала. Вскоре показались Урманова и Лариса Ломакина. Забута еле забралась на свою вагонку, а Лариса Ломакина села рядом с другими женщинами у буржуйки, серая и обескровленная.
– Мы все здесь погибнем, – прошептала Инесса Павловна. – Ты не знаешь, что такое валить лес…
Ирина быстро подсела к ней.
– Я завтра попрошусь с вами! – сказала она сердечно, обнимая Инессу Павловну и думая, что что-то зависело от ее воли – валить или не валить лес.
– Попросишься! – воскликнула Биссер. – Боже упаси! Посмотри на мои руки. Я никогда больше не смогу играть, и это был первый день.
– Ну что! – закричала Варвара-бригадирша, потирая руки. – Ой, жратвой пахнет!
Ирина вспомнила про мешок и бросилась его разворачивать.
– Вот, – она выложила содержимое на столик, – ешьте.
– Мать честная! – закричали женщины. – Клавка, глянь. Банкет!
В барак зашла Клавка и окинула взглядом еду.
– Кто принес? – спросила она сурово.
Бригадирша кивнула на Александрову.
– Сама ела?
– Нет, я не буду, – спокойно ответила Ирина.
– Гордая, что ли? – засмеялась Клава. – Или глупая?
Она быстро распределила ценные харчи между своими. Женщины молча жевали. Инесса Павловна тоже взяла свое.
– Ира, ты должна есть.
– Я не могу есть их еду, – тихо сказала Ирина Инессе Павловне.
Инесса Павловна смотрела на нее с нежностью и состраданием.
– Ты думаешь, мне приятно доедать за ними? – вдруг сказала она ровным голосом. – Но я должна выжить. У меня есть Лева, я хочу еще увидеть его. А у тебя – мама. И она страдает из-за твоей судьбы. Ты должна жить!
Ирина легла на полку, поджав ноги. Она достала что-то из своего ридикюля, припрятанного по ее просьбе Инессой Павловной, потом запрятала ридикюль и заплакала – беззвучно, горько, надрывно.
– Да ты что, девочка? – не выдержала Инесса Павловна и взяла ее голову на колени.
Александрова тряслась от рыданий, и из нее то и дело вырывались стоны.
– Что это с ней? – спросила Клавка, энергично пережевывая пищу. – Помер, что ли, кто?
На эти слова Ирина начала еще горче плакать. Она с момента ареста не плакала. И сейчас, когда она оказалась в лагпункте, в конце этого путешествия, словно обмякла.
– Это ужасно! – причитала она. – Как это страшно! За что?! За что?!
– Такое бывает в первые недели, – промолвила Варвара-бригадирша. – Потом привыкнет, если не помрет.
– Нет, – тихо сказала Инесса Павловна, – тут что-то другое. Я знала Иру по этапу. Мы уже там понимали, что нас не ждет ничего хорошего. На этапе погибали люди…
– Всем привет! – влетела с мороза Полька Курочкина. – А кто это плачет?
Она побежала к Ирине и наклонилась к ней.
– Голубушка, да что же это?! Ты не плачь! Мы полюбим тебя, – ласково шептала она.
Ирина подняла голову и смотрела на Польку, словно узнавая себя прежнюю.
Она оглядела женщин вокруг. Они были такие разные и при этом объединенные здесь общим горем. Она вспомнила мать с ее любовью к ней, мать, которая ждала ее. Ирина смотрела на Клавку, та кивала ей, на Ларису Ломакину, которая ей улыбалась, на бригадиршу, азартно подмигнувшую. Это была теперь ее семья.
– Ты чем занималась-то? – спросила Клава Сердючка.
– Я – учительница, – ответила Ирина. – Работала в школе после института.
– Училка, значит! – хмыкнула она. – А у меня тоже высшее образование – дворакадемия с дипломом психолога. Как говорит Кузьмич – высший пилотаж верховой езды!
Женщины захохотали. Ирина улыбнулась. «Вот они, – думалось ей, – русские женщины». Кто они? Матери, жены, сестры; воровки, музыкантши, учительницы, проститутки, блаженные, а в сущности – мученицы. Что знали они в жизни, что видели – одни лишения и предательство! И за любовь платили горем, и побои терпели. Как мало среди них счастливых жен, матерей и дочерей. Только Инесса со своим Левушкой… А остальные, и она в их числе, не знали настоящего счастья.
– Ты послушай, – ласково шептала Инесса Павловна, – нам надо выжить им назло. Мертвые молчат. А мы обязаны говорить. Надо жить…
Ирина прижимала руки к груди.
– Инесса Павловна, – прошептала она. – Я посмотрела в лицо всему самому страшному, что может представить человек! Я не знаю, как жить…
Инесса Павловна обняла ее голову и качала ее, как когда-то мать.
– Ты еще не знаешь себя, моя дорогая. Самое главное внутри тебя – твоя любовь. Ты не представляешь, какой силой она обладает. В ней исцеление. Ее нельзя потерять…
