Анна Грейси - Отважная бродяжка
Каким образом все зашло настолько далеко?
Ад и пламя, то она сводила его с ума, подстрекая на ответный шаг, — вихрем влетела, будто маленький ангел мщения, и вырвала у него из рук всю выпивку. Потом он не без оснований рассердился на нее, когда она скакала от одного предмета мебели к другому, швыряя в него обвинения и вазы с листьями, — нахальный чертенок. И вот уже его гнев перерос в нечто иное. Превратился в охоту. А когда он поймал Кейт, ощутил ее хрупкое, дрожащее тело рядом с собой, пробудилась вся его неудовлетворенность…
Черт, ей нужно было преподать урок, но он вовсе не помышлял вот так ранить ее. Он все никак не мог выбросить из головы выражение ее глаз. До того, как Кейт осознала его слова и опьяненная его объятиями изумленно взирала на него, он успел заметить в ее взгляде сияние: самое робкое и ласковое сияние. Джек никогда не забудет, как погасло это нежное сияние, вытесненное глубочайшей болью и мукой…
Она не заслужила этого. Он сжал кулак и треснул им по подлокотнику кресла. Черт побери, о чем она думала, приставая к нему пьяному? Но какой же сладкой она была в его объятиях, сладкой, страстной и доверчивой. И это невыносимо, ведь продолжения, как он знал, быть не могло. Потому он и наговорил гадостей: хотел прогнать Кейт, пока не стало слишком поздно. Джек снова застонал.
Он еще раз стукнул кулаком по подлокотнику, затем ударил себя по ноге, получая горькое удовлетворение от вызванной боли.
* * *Кейт лежала поперек кровати на стеганом покрывале в убежище своей спальни; влажный, скомканный носовой платок свидетельствовал о ее горьких слезах. Она лежала, уставившись на выцветшие обои, и только редкие судорожные вздохи напоминали о недавнем приступе безудержных рыданий. Сейчас она чувствовала необычайное спокойствие, спокойствие после бури.
Добрую половину нынешнего года Кейт всеми силами сторонилась людей, не позволяя себе других чувств, кроме самых простых, будничных переживаний. Это решение, поняла она теперь, было продиктовано страхом, страхом перед тем, что ее снова могут ранить, снова могут отвергнуть.
И Кейт не зря боялась.
«Что вы имели в виду, говоря о моих глазах?» — «Только то, что каждый раз, глядя в ваши глаза, мне хочется сделать вот это…»
И поцелуи Джека стали для нее всем тем, о чем она когда-либо мечтала… и даже больше. На радость или на беду, но она без памяти влюбилась в Джека Карстерза.
Все ее решения, все ее чтения наизусть библейских отрывков, все ее безумные планы оказались, однако, лишь отчаянными попытками отгородиться от правды. Теперь она это признала. Кейт не сразу поняла, что непоправимое уже случилось.
Поначалу, несмотря на привлекательность Джека, она не видела в нем опасности. Она просто-напросто обрадовалась, что в Севеноуксе нуждаются в ее умениях. Но постоянное вмешательство Джека выбивало из колеи: их перепалки и веселили ее, и приводили в ярость, и невероятно бодрили. И Кейт понимала: это не просто физическое влечение, а нечто большее. Ссоры вспыхивали из-за его желания защитить ее. Она пыталась это отрицать, но для девушки, которой едва ли довелось испытать на себе заботу других людей, стремление защитить оказалось подкупающим качеством в мужчине. И когда ей открылась его боль, она, вопреки ранее принятому решению, не смогла остаться безучастной. К тому времени, когда она наконец осознала, как глубоки ее чувства к Джеку, стало слишком, слишком поздно.
Кейт пыталась… но потом он поцеловал ее. И, как цветок, неизбежно отвечающий на теплоту солнца, она раскрылась сердцем и отдалась чувствам, которых еще не испытывала ни к одному человеку.
Она полюбила его.
«… каждый раз, глядя в ваши глаза, мне хочется сделать вот это…»
Джек понятия не имел, как много значили для нее эти слова. Когда другие смотрели ей в глаза, то видели в них ее покойную мать, — и отец, и братья, и Марта. Даже леди Кейхилл.
Но Джек видел только ее, живую Кейт. И с Джеком, только с Джеком, ее глаза стали поводом для поцелуев. И она — находясь в его объятиях, зацелованная, — предложила всю себя, какой она была и какой могла бы стать…
А он так грубо отверг ее дар.
Как же больно, нестерпимо больно. Кейт чувствовала себя совершенно раздавленной.
Глава 10
На следующее утро Кейт встала рано и, по обыкновению, спустилась вниз на кухню приготовить завтрак. Ночью она кое-что решила для себя, решила твердо. Она позволила себе слишком много вольностей с Джеком, а она ведь экономка, всего лишь экономка. Ей не следовало — пусть и с благими намерениями — вмешиваться в его жизнь. Чувства к Джеку — непростительная ошибка, ведь знала же, что потом будет непременно больно. Довольно уже пребывать в царстве грез.
Она не позволит никому и никогда — ни Джеку, ни кому-то другому — вновь всколыхнуть ее чувства подобным образом. Впредь она будет держать их в строгой узде, заново возведет вокруг своего сердца ледяные стены, как в Лиссабоне. Она позволила Джеку Карстерзу растопить их — теперь они станут крепче. И она даже начала возводить их накануне, во время долгой и бессонной ночи. Дюймы толщины. Кейт уже чувствовала, как от этих стен ее пробирает мороз. Может, и холодно, зато никакой боли.
Кейт поставила вариться кофе и замерла, услышав легко узнаваемые неровные шаги, приближающиеся к кухонной двери. Дверь открылась. Долгое молчание. Кейт ощущала, как Джек сверлит ее глазами. Глубоко вздохнув, она повернулась к нему.
— Я должен извиниться перед вами, мисс Фарли, — заговорил Джек. — Я не имел права говорить вам тех слов. На самом деле я вовсе так не думал и глубоко сожалею о них. Я накинулся на вас самым постыдным образом. Это было непростительно.
Кейт удивленно моргнула. Будь он проклят, проклят, проклят! Он совершенно искренен. Она смутно почувствовала, как лед вокруг нее начал таять. О, черт бы побрал этого Джека Карстерза!
Он продолжал:
— Я не прошу вас простить меня, но надеюсь, вы, по крайней мере, примите мои смиренные извинения. Уверяю вас, такое больше никогда не повторится.
У Кейт встал ком в горле:
— Мистер Карстерз, это не совсем ваша вина. Не… не мне решать, проводить вам вечера за выпивкой или нет. — Голос ее зазвучал более хрипло, чем обычно: — Мое вмешательство неуместно, поэтому — неважно, что вы там сказали или сделали, — винить я должна только себя.
«О, боже, — подумала она, — зачем я это говорю?» Она не собиралась извиняться. Ей не должно быть дела до его мыслей, слов или поступков. Так что же она делает? Очевидно, опять извиняется.
— Я тоже наговорила вам ужасных слов и не подразумевала под ними ничего такого… или, во всяком случае, не должна была…
