Симона Вилар - Светорада Золотая
Однако тут вмешалась Светорада, убрав руки брата от служанки.
– Тискаться будете, когда придем. Уже и месяц всходит, а мы еще из города не вышли.
– Да нам только до реки добраться, – отступая, пробасил ее брат. – Я заранее там насчет челна уговорился с лодочником.
Они шли между бревенчатыми частоколами и срубами дворищ. Откуда-то со стороны долетал звук колотушек ночных сторожей, взлаивали собаки за воротами. И пели соловьи. В эту пору было самое время соловьям выводить свои трели, вот они и старались вовсю. Воздух звенел от их переливов, ночь дышала прохладой и ароматами земли.
– К ночи-то похолодало, – заметила княжна, обнимая Потвору и делясь с ней большой теплой шалью. – Роса к утру выпадет, значит, будет влага на утреннем листе. Может, и не весь урожай пропадет. А то матушка места себе не находит.
– Ее больше требования волхвов тревожат, – шепотком сообщила Потвора. – Что и наболтали княгине нашей – не ведаю, да только она даже поругивала их сегодня. Я сама слышала. А ведь раньше только почтение служителям оказывала. Ох, горюшко-то!
Тут между ними протиснулся Стемка, обнял за талии, тоже скользнув под необъятную шаль.
– Примете к себе, голубушки?
Светорада сразу же отстранилась, но он пошел следом, взял за руку, бережно поддержал в том месте, где мостовая была не чинена и бревна торчали как попало. И как разглядел-то в темноте? И еще подумалось Светораде, что он ведет ее за руку, словно вернулось детство, когда Стеме велели приглядывать за маленькой княжной. Только тогда, как ей помнится, он это досадной обузой считал. Нынче же сам ведет, и ей так приятно чувствовать свою ладонь в его сильной твердой руке.
Но тут Стема нащупал на ее руке обручальный перстень.
– Что это у тебя?
Они находились как раз на открытом пространстве перед мощной городской стеной, а месяц уже осветил своим половинчатым ликом двор. Стема поднес руку княжны к лицу, разглядывая мерцающий овальный топаз.
– Обручальное? Ишь, какое. Ты ведь всегда любила красивые цацки, княжна Светорада.
Он назвал ее полным именем, словно напомнив ей или себе, что она обрученная невеста другого. И отошел. А княжне без него как будто холодно стало, так что даже накинутая Потворой ей на плени шаль не согревала.
В ворота их пропустили беспрепятственно, и у реки на фоне чуть светящейся воды стали видны ладьи с замысловатыми резными фигурами на носу. Однако лодка, о которой загодя договорился Ингельд, ожидала их далеко за пристанями, там, где избы посада уже редели, и больше было болотистых низин с расположенными на сваях хатками рыбаков. Хозяин лодки за плату охотно уступил свой ялик княжеским детям, попросив только вернуть утром.
Стемка первым прыгнул в лодку – легко прыгнул, как кот, даже не покачнувшись. Следом влез Ингельд, раскачав на воде небольшое суденышко, – неуклюж был, словно и не кровь отца-викинга текла в нем. Подал руку сестре и Потворе. И когда те расположились на корме, устроившись под пушистой шалью, гридень Бермята легко столкнул лодку на воду. Так они и поплыли: Стемка на носу, Ингельд с Бермятой на веслах, а девушки на корме.
– Эх, когда бы еще княжич да княжеский гридень у меня гребцами служили, – со смешинкой молвил Стемид. – Нет, все-таки Доля любит порой делать нам подарки, особенно если вспомнить, что в детстве мы все играли в горелки и меня даже длинноногий Бермята не мог нагнать.
Это было их детство, светлое и уже далекое. Светорада с какой-то тоской подумала о том, как все меняется: вскоре она вообще станет могущественной княгиней и уже не осмелится кататься в лодке с теми, кто мил ее душе. Может, о том же подумали и другие, потому что замолчали, только Потвора иногда пошикивала, когда донимали комары и она хлопала себя по босым ступням.
Днепр под Смоленском еще не набрал всей мощи, но тек быстро, и лодка легко пошла по течению, направляемая умелыми гребцами. Вдоль берега к самой воде склонялись ивы и ольха, луна поднималась над лесом.
– Наши уже все, наверное, собрались, – негромко проговорила Потвора.
– А кого ты покликала? – поинтересовался сидевший на носу лодки Стемид.
– Да почти все обещали быть. Тебя все хотят видеть, а толстяк Укреп, у которого своя корчма на посаде, даже жаловался, что ты мимо ходишь, а зайти поболтать со старым приятелем тебе недосуг. Он бы тебя и пивом собственным угостил. В Смоленске его пиво едва ли не лучшим считается.
– Это Укреп-то угостит? Видимо, боги расшутились в поднебесье, если такой жадина, как Укреп, кого-то угощать надумал.
Светорада не сводила со Стемы глаз. Чувствовала, что и он смотрит на нее. Поправила растрепавшиеся волосы. Длинные, свободно падавшие на плечи, завивавшиеся на концах от речной сырости, они очень красили ее, она знала это и хотела нравиться Стемке.
Но тут Потвора сказала, что, возможно, не сможет прийти Олеся.
– Она замужем за купцом Некрасом, а он страсть какой ревнивый. И хотя Некрас на днях отбыл, его домочадцы вряд ли отпустят со двора купчиху Олесю, да еще и в ночь.
– Так Олеська может не явиться? – как-то по-особому переспросил Стема. – Жаль. Хотелось бы мне на нее глянуть.
Он замолчал и отвернулся, а Светораде как-то неуютно сделалось. Эта Олеся, младшая дочка воеводы Михолапа, была известной певуньей и в их ватаге считалась самой пригожей. Она была постарше Светорады, даже Стемки постарше на пару годков, и, как припомнила княжна, Стема был очень увлечен ею. По крайней мере, Светорада не забыла, что в купальскую ночь он прыгал через костер именно с Олесей. Так ей рассказывали: оберегаемая родителями княжна Светорада никогда не допускалась на подобные буйные купальские гуляния.
Река делала поворот, в камышах на берегу сонно запищала какая-то птица и тут же вспорхнула, шумно хлопая крыльями, когда нос лодки, круша заросли, направился к берегу. Все сошли на берег, а гридень Бермята перенес княжну на руках, чтобы ножек не замочила.
Стемка тут же оказался рядом.
– Эх, я и сам хотел помочь Светке, а ты меня такой радости лишил.
– Обойдешься, – засмеялась княжна, но тут же протянула ему руку. – Веди, если тропинку не забыл. Да о перстенечек мой не поранься.
Они пошли к видневшемуся у берега лесу. Среди деревьев было темно, хоть глаз выколи, от искрившегося где-то за кронами месяца света было не больше, чем от лучины, однако они знали, что тут пролегает тропинка к заветному дубу, где они собирались, когда были детьми. Некогда мощная крона дуба высоко взмывала над расчищенной в лесу поляной, окрестный люд даже подношения делал этакому любимцу Перуна,[76] но время жизни дерева вышло, и он постепенно засох. Можно было, конечно, срубить его на дрова, но никто не решался. Старики тогда рассказывали, что к лесному великану полюбила сходиться лесная нечисть. Однако дети в это не верили. А если и верили, любопытно было взглянуть, как мавки хоровод водят, кикиморы ссорятся, а лешие вприсядку скачут. Вот дворовые детишки из терема и собирались тут, иногда в лунные ночи, а иногда и в самые темные. Сначала страшновато было, но потом привыкли. И получалось, что там, где они устраивали свои посиделки или играли в горелки, нечисть не смела появляться. Ну, а потом в окрестностях начали селиться огнищане, а там и дорогу недалеко от дуба проторили. Где уж тут нечисть высматривать. Однако место уже стало привычным, вот и играли, водили хоровод, пекли репу на углях, да всякие побасенки рассказывали.
