Ирэн Фрэн - Стиль модерн
— Кокаином?
Она не сдержала восклицания, и Стеллио быстро сжал ей руку. Первый раз, вне примерочной, она ощутила его кожу, слишком нежную для мужчины, почти такую же нежную, как у Файи.
— С тех пор как началась война, всем нужен кокаин. Это настоящее безумие. Одни мужчины хотят забыть, что им не хватило смелости пойти на фронт, другие — что они оказались не пригодны. Женщины, чьи любовники исчезли вчера или пропадут в будущем, в своем бегстве достигли этих мест. Сан-Себастьян — нейтральный город, здесь живет испанский двор. Это для них находка! Они переходят от мужчины к мужчине. Сегодня принимают испанского гранда, завтра — мексиканского банкира, затем — плантатора из Гондураса. Хуже, чем несчастные путаны из старого города. Я видел здесь женщин, бросающих с высоты арен жемчуг под ноги быку, лишь бы на них обратили внимание. А эти обе, смотрите, актрисы из «Комеди Франсез». Не далее чем позавчера они провели ночь в постели короля! Вдвоем — и успех пополам. Рано или поздно они тоже придут к кокаину!
Лиана была удивлена. Стеллио говорил с ней как со светской дамой. Он открывался перед ней, как равный перед равной, как если бы она не была из тех женщин, которые продают себя изо дня в день, как будто она никогда этого не делала в своей жизни.
Венецианец вздохнул и медленно пригладил пальцами галстук.
— Что касается других, кто остался там… — Он неопределенно указал на север, в сторону границы. — Они придут к наркотикам после войны, потому что были на фронте. Все эти ужасы, которые они сейчас видят… Если бы вы знали о зверствах на Марне, мадемуазель Лиана! Я слышал, как об этом рассказывали сегодня утром в салоне. Здесь много послов, хорошо информированных людей…
Продолжая слушать, Лиана почти в упор разглядывала Стеллио. Похоже, ночью он совсем не спал, и должно быть, первым устроился в салоне, ожидая прихода Файи.
— И это лишь прелюдия, я в этом уверен, — вздохнул он.
— Вы так говорите, будто вам тысяча лет.
— Возможно, это и так, дорогая Лиана.
«Дорогая Лиана», — сказал он. Но она не придала в тот момент этому значения.
Потому что наконец появилась Файя.
Сначала она появилась на верху лестницы — одна. Минуту спустя, — которая всем показалась вечностью, — рядом с ней уже был Вентру.
Золотистый свет осени проникал через окна отеля, поднимал пыль бархатных драпировок, отбрасывал большие желтые пятна на картины, на тяжелые золоченые рамы. Напряженная, с полузакрытыми глазами, будто ослепленная, неожиданно застенчивая, Файя придерживала пальцами смешную сумочку, обшитую поддельным жемчугом.
— Peccato! — возмутился Стеллио. — Она и вправду плохо одета.
Но он преувеличивал: девушка надела платье, немного вышедшее из моды, только и всего.
— Это первое платье, которое вы ей сшили, — возразила Лиана.
Казалось, он не расслышал и продолжал бормотать «peccato, peccato». Лиана же поняла, что он сожалеет вовсе не о платье.
Между тем, застыв на лестнице, Файя подняла глаза. Быстрый взгляд сверкнул издалека, как отблеск стали. Вентру, ринувшись к ней, произнес какую-то короткую фразу. В ответ Файя просто кивнула головой.
— Она сказала «да», — выдохнул Стеллио. — А он? Вы знаете, Лиана, что он сказал? «Я женюсь на вас»!
— Нет, — уверенно возразила ему Лиана. — Он сказал: «Вы выйдете за меня замуж?»
Она была теперь убеждена, что Вентру блефовал во время своего визита к д’Эспрэ. Он хотел добиться от графа согласия, в то время как еще не осмелился поговорить с Файей. Он все откладывал до последней минуты, и вот здесь, на лестнице, понимая, что отступать некуда, наконец решился.
— Нет! — упрямился Стеллио. — «Я женюсь на вас». Он ни о чем не спрашивал.
— «Вы выйдете за меня замуж?» — упорствовала Лиана.
— Вы в своем уме, мадам? — перебил ее подошедший к ним д’Эспрэ. — Никто не просит руки вот так, посреди отеля, на лестнице! — И обратился к собравшимся, как бы призывая всех в свидетели: — Он уже давно за ней ухаживает, славный Вентру. И вчера вечером попросил ее руки — после разговора со мной, разумеется. Вы понимаете, эта юная сирота, которую я приютил…
Лиана взяла его за руку:
— Замолчите, Эдмон! Файя выходит замуж. Она сыграет ее, эту старую комедию свадьбы. Это ее дело. Но Эдмон, прошу вас: не надо театра!
Кардиналка закудахтала:
— Очень хорошо сказано, крошка. Ну, Эдмон, успокойся и пойдем к столу!
Лиана еще раз взглянула на лестницу. Они уже спустились, и Файя была в нескольких шагах от нее, опираясь на руку Вентру. Опущенные веки, круги под глазами, подрагивающие руки. Устала. Но точнее: покорилась. Каким образом? Лиана не решалась встретиться взглядом с Вентру. Она все еще его боялась. Но важны ли теперь были средства? Ведь цель достигнута.
Едва все расселись за столом, Вентру сказал:
— Попрошу вашего внимания всего на одну минуту, друзья. — Потом, указывая на Файю, просто добавил: — Я женюсь на ней.
— Я же говорил, — прошептал Стеллио.
Вентру бросил на него раздраженный взгляд, взял руку Файи, ту, на которой поблескивал бриллиант, и повторил:
— Я женюсь на ней.
Он принял суровый вид, выпятил грудь и стал похож на певца оперы перед началом своей знаменитой арии.
— И не будем больше об этом говорить. Идет война… — Затем, бросив взгляд на Файю, чьи белокурые волосы блестели в свете разгорающегося дня, добавил: — Вы меня поняли, надеюсь? Не говорите больше о нас. Считайте, что мы уже очень давно — супруги.
Файя уставилась в тарелку. В ее длинной руке отцветали фиалки, которые Вентру утром купил у проходящей мимо отеля цветочницы.
Лобанов, единственный из присутствующих, не казался смущенным и наклонился к Вентру:
— Так вы… тот торговец, о котором мне говорил Стеллио?
Венецианец покраснел: он совершенно забыл представить их друг другу. Вентру кивнул.
Лобанов громко рассмеялся:
— Если бы вы знали, как нам, артистам, наплевать на все эти — женитьбы!
К всеобщему удовлетворению, Вентру тоже расхохотался:
— А вы? Вы та самая звезда русского балета или что-то в этом роде? Ну и продолжайте плевать на женитьбу, господин танцовщик! Лучше позабавьте нас вашими балетными историями!
Как и предполагалось, Лобанов не заставил себя просить дважды. Из-за стола, после обильного обеда, вышли поздно. Потом отправились одеваться к спектаклю.
Представление было превосходным, Лобанов блистал. Конечно, в его исполнении было много манерности. В сцене из «Шехерезады» он с наслаждением приукрасил жестокость восточного владыки, подчеркнул его разнузданность, умножил двусмысленные позы. Зрители не смутились: им так много хорошего рассказывали о русском балете, что они были расположены аплодировать даже до поднятия занавеса. Лобанов добавил к своему костюму — зеленому с фиолетовым — ленты с металлическими полосками, сопровождавшие малейшее его движение светящимися золотыми бликами. В футуристической пьесе «Кикимора» он загримировался в своем стиле: лицо было разделено на равные половины красной и ярко-желтой пудрой, губы блестели от голубой помады.
