Ирина Пигулевская - Подлинная история графини де Ла Фер
Прошло минут десять. До меня не доносилось ни малейшего шума, я слышала только биение собственного сердца. Я молила Бога, чтобы тот человек пришел. Наконец раздался столь знакомый мне звук открывшейся и снова закрывшейся двери и послышались чьи-то шаги, под которыми поскрипывал пол, хотя он был устлан толстым ковром. Я различила в темноте какую-то тень, приближавшуюся к моей постели…
— Скорее, скорее! — торопил Фельтон. — Разве вы не видите, что каждое ваше слово жжет меня, как расплавленный свинец?
— Тогда, — продолжала миледи, — я собрала все силы, я говорила себе, что пробил час мщения или, вернее, правосудия, я смотрела на себя как на новую Юдифь. Я набралась решимости, крепко сжала в руке нож, и, когда он подошел ко мне и протянул руки, отыскивая во мраке свою жертву, тогда я с криком горести и отчаяния нанесла ему удар в грудь.
Негодяй, он все предвидел: грудь его была защищена кольчугой, и нож притупился об нее.
«Ах, так! — вскричал он, схватив мою руку и вырывая у меня нож, который сослужил мне такую плохую службу. — Вы покушаетесь на мою жизнь, прекрасная пуританка? Да это больше, чем ненависть, это прямая неблагодарность! Ну, ну, успокойтесь, мое прелестное дитя… Я думал, что вы уже смягчились. Я не из тех тиранов, которые удерживают женщину силой. Вы меня не любите, в чем я сомневался по свойственной мне самонадеянности. Теперь я в этом убедился, и завтра вы будете на свободе».
Я ждала только одного, чтобы он убил меня.
«Берегитесь, — сказала я ему, — моя свобода грозит вам бесчестьем».
«Объяснитесь, моя прелестная сивилла».
«Хорошо. Как только я выйду отсюда, я все расскажу — расскажу о насилии, которое вы надо мной учинили, расскажу, как вы держали меня в плену. Я во всеуслышание объявлю об этом дворце, в котором творятся гнусности. Вы высоко поставлены, милорд, но трепещите: над вами есть король, а над королем — Бог!»
Как ни хорошо владел собою мой преследователь, но он не смог сдержать гневное движение. Я не пыталась разглядеть выражение его лица, но почувствовала, как задрожала его рука, на которой лежала моя. «В таком случае вы не выйдете отсюда!»
«Отлично! Место моей пытки будет и моей могилой. Прекрасно! Я умру здесь, и тогда вы увидите, что призрак-обвинитель страшнее угроз живого человека».
«Вам не оставят никакого оружия».
«У меня есть одно, которое отчаяние предоставило каждому существу, достаточно мужественному, чтобы к нему прибегнуть: я уморю себя голодом».
«Послушайте, не лучше ли мир, чем подобная война? — предложил негодяй. — Я немедленно возвращаю вам свободу, объявляю вас воплощенной добродетелью и провозглашаю вас Лукрецией Англии».
«А я объявлю, что вы ее Секст, я разоблачу вас перед людьми, как уже разоблачила перед Богом, и, если нужно будет скрепить, как Лукреции, мое обвинение кровью, я сделаю это!»
«Ах, вот что! — насмешливо произнес мой враг. — Тогда другое дело. Честное слово, в конце концов вам здесь хорошо живется, вы не чувствуете ни в чем недостатка, и если вы уморите себя голодом, то будете сами виноваты».
С этими словами он удалился. Я услышала, как открылась и опять закрылась дрерь, и я осталась, подавленная не столько горем, сколько — признаюсь в этом — стыдом, что так и не отомстила за себя.
Он сдержал слово. Прошел день, прошла еще ночь, и я его не видела. Но и я держала свое слово и ничего не ела и не пила. Я решила, как я объявила ему, убить себя голодом.
Я провела весь день и всю ночь в молитве: я надеялась, что Бог простит мне самоубийство.
На следуюшую ночь дверь отворилась. Я лежала на полу — силы оставили меня…
Услышав скрип двери, я приподнялась, опираясь на руку.
«Ну как, смягчились ли вы немного? — спросил голос, так грозно отдавшийся у меня в ушах, что я не могла не узнать его. — Согласны ли вы купить свободу ценой одного лишь обещания молчать? Послушайте, я человек добрый, — прибавил он, — и хотя я не люблю пуритан, но отдаю им справедливость, и пуританкам тоже, когда они хорошенькие. Ну, поклянитесь-ка мне на распятии, больше я ничего не требую».
«Поклясться вам на распятии? — вскричала я вставая: при звуках этого ненавистного голоса ко мне вернулись все мои силы. — На распятии! Клянусь, что никакое обещание, никакая угроза, никакая пытка не закроют мне рта!.. Поклясться на распятии!.. Клянусь, я буду всюду изобличать вас как убийцу, как похитителя чести, как подлеца!.. На распятии!.. Клянусь, если мне когда-нибудь удастся выйти отсюда, я буду молить весь род человеческий отомстить вам!..»
«Берегитесь! — сказал он таким угрожающим голосом, какого я у него еще не слышала. — У меня есть вернейшее средство, к которому я прибегну только в крайнем случае, закрыть вам рот или по крайней мере не допустить того, чтобы люди поверили хоть одному вашему слову».
Я собрала остаток сил и расхохоталась в ответ на его угрозу. Он понял, что впредь между нами вечная война не на жизнь, а на смерть.
«Послушайте, я даю вам на размышление еще остаток этой ночи и завтрашний день, — предложил он. — Если вы обещаете молчать, вас ждет богатство и уважение, и даже почести; если вы будете угрожать мне, я предам вас позору».
«Вы! — вскричала я. — Вы!»
«Вечному, неизгладимому позору!»
«Вы!..»— повторяла я.
О, уверяю вас, Фельтон, я считала его сумасшедшим!
«Ах, оставьте меня! — сказала я ему. — Уйдите прочь, если вы не хотите, чтобы я на ваших глазах разбила голову о стену!»
«Хорошо, — сказал он, — как вам будет угодно. До завтрашнего вечера».
«До завтрашнего вечера!» — ответила я, падая на пол и кусая ковер от ярости…
Фельтон опирался о кресло, и миледи с демонической радостью видела, что у него, возможно, не хватит сил выслушать ее рассказ до конца.
КАТАРСИС
После минутного молчания, во время которого миледи украдкой наблюдала за слушавшим ее молодым человеком, она продолжила:
— Почти три дня я ничего не пила и не ела. Я испытывала жестокие мучения: порой словно какое-то облако давило мне лоб и застилало глаза — это начинался бред.
Наступил вечер. Я так ослабела, что поминутно впадала в беспамятство и каждый раз, когда я лишалась чувств, благодарила Бога, думая, что умираю.
Во время одного такого обморока я услышала, как дверь открылась. От страха я очнулась.
Он вошел ко мне в сопровождении какого-то человека с лицом, прикрытым маской; сам он был тоже в маске, но я узнала его шаги, узнала его голос, узнала этот величественный вид, которым ад наделил его на несчастье человечества.
«Ну что же, — спросил он меня, — согласны вы дать мне клятву, которую я у вас требовал?»
