Александра Турлякова - Берг
Простите меня… — Она поглядела ему в глаза, впервые за всё это время. — Пожалуйста… Вы должны были знать, отец просто купил вас… Но вы должны были знать, самым первым… Вы избегали меня… И я… я тоже боюсь вас… Для всех мы остаёмся мужем и женой, и все думают, что этот ребёнок ваш… Кому какое дело, стали ли мы настоящими мужем и женой… — При этих словах он сильно смутился и даже побледнел, стискивая зубы. Таким смущённым Вэллия не видела его ещё ни разу. — У вас есть своя тайна, у меня — своя…
— Тайна? Ты пытаешься так давить на меня? — Она глядела ему прямо в глаза, благо, что стоял он совсем близко. Быстро замотала головой отрицательно, пытаясь убедить, что не собиралась шантажировать его.
— Господи, конечно, нет… У меня и в мыслях не было чем-либо давить на вас… — Она быстро потёрла лоб дрожащими пальцами, подбирая правильные слова. — Простите меня… Может быть, у вас есть свои причины на это… Я не могу этого знать… Я хотела уйти в монастырь, у меня были на это причины… Может быть, и у вас есть на это свои причины, я не прошу вас говорить о них… Может, вы дали какой-то зарок, может быть, вас мучает неразделённая любовь, может быть, вы тоже хотели бы уйти в монастырь — я не знаю… — Он видел, как горят её огромные глаза, и впервые за всё время он подумал, что рядом с ним человек, который его понимает, потому что находится в подобной ситуации… Ниард даже нахмурился, слушая её горячие речи. — Мы могли бы стать хорошей парой, дав друг другу возможность остаться самим собой… Для людей мы были бы мужем и женой, но в душе мы сохранили бы любовь и верность Господу…
— Монашеская семья?.. — Он усмехнулся, тряхнув волосами. — Хитро́!
— Ну… — Она обессилено пожала плечами, и блеск надежды погас в её глазах. Она отвела взгляд в сторону, прошептала чуть слышно уже без энтузиазма:- Только у нас не будет детей… Но мы сохраним верность Господу…
— А твой отец будет довольно потирать ручки? — он перебил её.
Вэллия молчала, понимая, что не смогла убедить его, а ведь это был выход, решение проблемы, остаться почти монашкой притом, что отец не разрешит ей этого никогда.
Он ведь тоже какой-то странный. Почему он избегает её? Почему он не желает спать с ней? Мужчина ли он? А может, ему нравятся совсем не женщины, и он предпочитает мужчин?.. Господи, о чём она думает?.. Может быть, он просто любит другую женщину… Может, он хранит верность другой… Вот и всё, так просто… Правда, за всё время в Берге она ни разу не видела слишком близких отношений её мужа с кем-либо здесь, в замке. Был барон Гердис, с ним он много проводил времени, но отношения у них были деловыми. Вэллия много раз видела, как они общаются… А может, он болен…
Чужая душа — потёмки. Кто знает, что его гнетёт, от чего он страдает. Может, ему совсем не легче, чем ей. Ему она рассказала, а он ей, возможно, не расскажет никогда.
— Делайте, как хотите… — прошептала она, поникнув плечами, и только сейчас почувствовала, как она замёрзла. Открытые руки, плечи, верх груди в длинном вырезе безрукавной рубашки.
Вэллия поплотнее запахнула одеяло, спрятала руки и плечи, чувствуя на себе взгляд своего мужа. "Ну и смотри, мне то что… От меня не убудет, а тебе, по-моему, всё равно, на что глядеть — на стену или на меня…" Вэллия поджала губы, плохо скрывая обиду на то, что осталась непонятой.
— Хорошо, я обдумаю всё и скажу завтра утром.
Он развернулся и ушёл, Вэллия проводила его взглядом и опустилась головой на подушку. Он обдумает всё, что она сказала, обдумает и решит. Это ещё не победа, но, может быть, это маленький шаг к ней. Она вздохнула и прикрыла глаза.
* * * * *
Весь день, занимаясь делами, общаясь со своим советником, Ниард старался не думать о своей жене, отодвигая все мысли на потом. И только вечером, когда остался в комнате один, маркграф задумался. Что делать теперь? Оставить всё, как есть и ничего не менять? Или вернуть её отцу?
Спать с ней он всё равно не сможет, не пересилит себя. Отправить её домой? Вернуть отцу?
Всё равно жалко девчонку, у неё жизнь тоже выдалась не лучше, если верить тому, что она рассказала, конечно. Но вряд ли кто-то будет лгать о подобном, с таким не шутят. Если так, то граф Вольдейн — жестокий человек, разве можно так относиться к своей дочери? Разве она виновата в том, что так получилось. А он и правда нигде ничего не объявлял, кому, как не им было узнать обо всём первыми, здесь-то, на границе с Лионскими землями. Они с ней вернее всего попытались бы перейти границу именно в Берге. Но они пошли через Ротбург, на восток, дальше, конечно, и почему они решили именно так, — непонятно, ведь через Берг намного ближе. Может быть, они и боялись, что здесь их будут ждать вернее всего.
Так или иначе, его жена досталась ему совсем не девушкой, как положено быть невесте, а её отец скрыл этот позор. И это подло с его стороны. Притом, что она ещё и понесла от одного из насильников-похитителей. И если бы не это, он вообще бы никогда не узнал об этом, граф пристроил бы свою дочь и остался довольным, что обманул молодого вассала. А Ниард был бы всю жизнь ещё и благодарен ему за жену более высокого происхождения, чем сам, за земли. И никто бы ничего не узнал, если бы не этот досадный случай…
И что делать теперь?
Если она вернётся к отцу, тот узнает от неё о том, что её муж несостоятелен как мужчина, станет ли граф молчать об этом из деликатности? Это после того-то, как Ниард вернёт ему опозоренную дочь? Какой сеньор простит такую дерзость от своего слуги? В подобных случаях молчат и проглатывают обиду, а не выставляют промах сеньора на всеобщее обозрение, ведь позор падёт и на дочь, и на её отца — графа. Такое не прощают. А всё графство будет смаковать пикантные подробности в семье графа и его зятя. И все будут показывать в сторону Ниарда пальцами и говорить, что он не мужчина и недостоин своего титула и земель, потому что у него никогда не будет наследника, и земли оставить ему будет некому.
Ниард вздохнул и поднялся на ноги, прошёлся по комнате. Служанки топили камин только утром, было холодно, но маркграф совсем не замечал этого холода. Подошёл к окну, прислонился плечом к стене и стал рассматривать тёмный витраж. Сейчас, зимой, ставни были плотно забиты, но гобеленами окна не стали завешивать — это же кабинет, а не жилая комната, не спальня. Свет горящей свечи трепетал на цветных стёклышках, они сверкали, приобретали цвет, мигая, и от этого, казалось, изображения на них становились живыми.
Ниард снова вздохнул. Ну, не может, не может он ничего с собой поделать, не может он спать с ними, боится даже коснуться. И уже столько лет прошло, а этот страх не проходит, настолько глубоко поселилась обида, оставленная оскорбительной насмешкой первой в его жизни женщины.
