Лариса Кондрашова - Замужняя невеста

Непонятно было, чего девушка так злится, и потому, чтобы убедиться в своей догадке, Соня добавила:

— Надо спросить у сеньора Пабло адрес ближайшего приюта и отнести туда крошку.

Мари резко остановилась, словно споткнулась обо что‑то.

— Вы хотите этого младенца отдать в приют?

— А что еще мы можем с ним сделать?

Она пошла впереди Мари, которая теперь плелась сзади, словно узнала вдруг о смерти близкого родственника.

Корзина стояла в кухне на столе, и оттуда доносился гневный плач. Соня именно так его и восприняла. Младенец — не важно, девочка или мальчик — гневался, что люди, выпустившие его на свет, забыли о нем и не удосуживаются выполнять самые простые обязанности: как, например, поменять мокрые пеленки или покормить.

Княжна осторожно коснулась свертка, отодвинула простынку и взглянула на ребенка. Тот сразу замолчал, словно в момент понял, что наконец появился человек, который может решить его судьбу.

— Тебе приходилось прежде обращаться с младенцами?

— Не приходилось, — призналась Мари.

— Мне тоже… Знаешь, а давай разбудим мсье Жана, уж он‑то побыстрее во всем разберется.

— Не надо его будить, он уже проснулся, — сказал Шастейль, появляясь в дверях. — А я было спросонья решил, что в трубе застряла кошка. Откуда бы у нас взяться ребенку?

— Но видишь, взялся, — сказала Соня. — Ты не мог бы его осмотреть?

— Конечно, мог бы. А ты, Мари, пойди отрежь кусок от полотна, которое я вчера купил на постели.

— Матерь Божья! — ахнули позади них, и на пол посыпались поленья. Кухарка, которую вчера снова прислал Пабло, вошла с растопкой для плиты и остановилась в растерянности. — У вас есть ребенок?

— Подбросили, — пояснила ей Мари. — На крыльцо, в этой самой корзинке.

— Ай‑ай, какие плохие люди живут на свете! Великий грех — подбросить своего ребенка чужим людям…

— Так! — Шастейль хлопнул в ладоши. — Разговоры потом, успеете посплетничать и даже сообразить, кто мог это сделать, а пока мне нужна горячая вода и какой‑нибудь таз.

— Вода греется. А еще у двери в погреб я видела маленькую лохань. Наверное, в ней как раз купали младенчика бывшие хозяева.

— Так неси побыстрее… Как звать‑то ее? — спросил он у Сони, не оборачиваясь.

— Ребенка?

— Кухарку.

— Кажется… Анхела.

— Анхела так Анхела, — приговаривал Жан, разворачивая ребенка. — Мальчик! Это мальчик. Да какой хороший! Тело чистое, без изъянов. Он словно понимает, что будь больным, некому стало бы с ним возиться, а так… наверняка найдется семья, которая захочет усыновить такого великолепного младенца.

— Скажи, Жан, а могла бы это сделать я? — неожиданно сказала Соня, хотя за мгновение до этого ничего подобного ей в голову не приходило.

То есть она думала о том, что можно было бы оставить ребенка в доме, нанять для него няньку, но усыновить… Нет, о таком она прежде и подумать не могла.

Что или кто управляет нашими поступками в такие вот моменты, когда мы вдруг решаем переменить нашу жизнь? Кто заставляет нас, приняв решение, подобное озарению, следовать ему до конца?

Наверное, и Жан не мог представить, чтобы аристо—кратка… В такие минуты выяснялось, что об аристократах вообще он не слишком высокого мнения. Но тогда что его самого заставляло тянуться к высотам, где обитали эти не слишком уважаемые им люди?.. Так вот, как могла аристо—кратка пожелать усыновить ребенка, о котором ничего не известно?

Шастейль нарочно медленно разглядывал пеленки, в которые был завернут малыш, в надежде увидеть какую‑нибудь записку, или метку, или медальон. Он тоже кое‑что из романов читал. И с некоторых пор считал, будто с подброшенным младенцем непременно что‑то прилагают. Чтобы потом безумная мать, паче чаяния она вдруг одумается, могла бы его отыскать.

Мать этого ребенка ничего такого не хотела. Отдать чужим людям и забыть! Вешать надо таких женщин! Или зашивать то самое место, которым они принимают в свое лоно мужское семя…

— Жан, что с тобой? — уже второй раз окликала его Соня. — Ты думаешь, мы с Мари не сможем его выходить?

— Ничего такого я не думаю, — медленно произнес он. — Просто размышляю, чего вдруг ты решила оставить его при себе.

— А почему я не могу так решить? — рассердилась Соня. — Чего вдруг! Или я нехристь какой и не могу пожалеть брошенного ребенка? Просто пожалеть! А не для того, чтобы потом продать в рабство!

Кажется, она уже кричала. В словах Жана ей почудилось недоверие. Неужели он может подозревать ее в каких‑то нечистых намерениях?!

— Да я всего лишь спросил, — стал тут же отбиваться он. — Чужая страна, которую мы со дня на день собираемся покинуть. А ребенку нужна кормилица…

Это он уже ворчал вполголоса, потому что не ожидал от Сони такого взрыва.

— Какое имя ты собираешься ему дать?

То есть он решил, что ничего особенного нет в том, чтобы богатая аристократка захотела усыновить подкидыша. И хорошо, что она так решила…

Насчет имени Соня пока не думала. Все произошло так быстро. Словно кто‑то за нее сказал слова, после которых отступать было некуда.

Итак, надо подобрать ему имя. Не может же ее приемыш расти, как зверек безымянный… Кстати, его надо крестить, а здесь, в Испании, наверное, все католики? И как же у нее, у православной христианки, приемный сын будет католик?

Когда она поведала о своих сомнениях Жану, он ласково улыбнулся:

— Это хорошо, Софи, что ты серьезно думаешь о будущем малыша. Ничего, что мы окрестим его католиком, ведь разное вероисповедание не мешает дружить нам с тобой. А когда мальчик подрастет или когда ты вернешься в Россию, ты сможешь обратить его в свою веру… А ведь может быть и так, что ты сама захочешь выйти замуж за католика. Или навсегда останешься во Франции…

— И что тогда?

— Тогда ты сама примешь католичество и вы с приемным сыном будете одной веры. Не торопись, время все расставит на свои места.

Тем временем Мари вернулась с солидным куском белой материи, который Жан, посмеиваясь, разрезал на несколько маленьких.

— Надо будет на кухне… — краем глаза он заметил невольный протестующий жест кухарки, — за плитой, Анхела, за плитой, повесить веревку, где будут сушиться пеленки. По крайней мере пока идет дождь. Как хотите, а мне это нравится. Мне кажется, Софи, это добрый знак. Господу отрадны твои усилия, с которыми ты… — он понизил голос, — идешь к своей цели: обеспечению процветания своего рода.

— Вот только меня все больше смущает, не слишком ли дерзки мои желания. По плечу ли мне дело, которое не каждому мужчине удастся?