Бельканто на крови (СИ) - Володина Таня

Джузеппе бочком отступал от барона, прячась за спины сидевших на земле людей. Эрик хотел сцапать его, но Юхан, всё время безмолвно следовавший за ним, подал голос:

— А что мы тут делаем, хозяин? Как по мне, тут слишком опасно для вашей милости. Как бы не заболели чем-нибудь нехорошим!

Барон оставил кастрата в покое, махнул рукой и поспешил к дому фрау Майер.

54

Катарина встретила его так, словно не чаяла увидеть. Обняла любимого племянника, прижалась морщинистой щекой к камзолу и долго не выпускала из объятий. Он спросил:

— Тётушка, вы верите, что Маттео невиновен?

— Я не верю! Я знаю, что он невиновен, — Катарина отстранилась и взглянула ему в глаза: — Между вами, между тобой и Маттео… То слово, которое все говорят, — оно нехорошее, я не хочу его называть…

— Есть другие слова, более точные. Любовь, например.

— Между вами… любовь?

— Самая настоящая. Та, которая ничего не требует и не мыслит зла.

— А ты изменился, мой мальчик, апостола Павла цитируешь, — она погладила его по колючей щеке. — Его казнят?

— Нет, я его спасу. Где Мазини? Я должен с ним поговорить.

— Он пошёл в тюрьму, ему разрешили проститься с Маттео.

Нетерпеливо меряя шагами гостиную, барон ждал, когда Мазини вернётся. Он хотел поделиться планами и попросить собрать вещи для завтрашнего переезда в Верхний город. Очевидно, из Нижнего города итальянцев изгонят, но выходить за ворота, где окопались русские, — безумие. Их сразу же расстреляют или возьмут в плен — и неизвестно, что хуже. У Мазини и Маттео единственный путь — на холм аристократов, в родовой замок Линдхольмов. Никто этому не сможет воспрепятствовать, если бургомистр помилует Маттео.

— Милый, Хелен услышала твой голос и хочет поговорить.

— Она ещё жива?

— Ей недолго осталось.

Эрик поспешил в комнату, где лежала Хелен. Остановился в шаге, поражённый видом умирающей. Её лицо распухло, а нос сделался костлявым и торчал вверх, словно забитый кровью дымоход. Она тяжело дышала ртом, а на губах пузырилась пена. Страшная жара стояла в непроветренной комнате. Эрик снова приложил ко рту рукав.

— Ты хотела меня видеть, Хелен?

— Хочу исповедаться. Перед вами, — прохрипела девушка.

— Что ж, я слушаю, — устало сказал барон, приготовившись выслушать историю Иуды.

Хелен, глядя в бескрайнюю пустоту перед собой, промолвила:

— Я полюбила его с первого взгляда. Он был таким красивым, таким добрым. Мой ангел…

Эрик вспомнил, как впервые увидел Маттео: белое лицо, алые губы, огромный напудренный парик и туфли с бантами. Действительно, он был красив.

— Мы так хорошо дружили. А потом вы захотели на мне жениться, и он пожертвовал собой, чтобы спасти меня от брака.

— Нет, Хелен, я освободил тебя по собственной воле. До того, как Маттео ко мне пришёл.

— Тогда я этого не знала, — её голос шелестел едва слышно. В уголках рта запеклась кровь, а глаза казались двумя серыми блюдцами, наполненными предсмертной мукой и тоской. — Когда вы дрались с маэстро на лестнице, он обвинил вас в соблазнении невинного мальчика. Я поняла, что Маттео отдался вам ради меня. Думаете, я разлюбила Маттео? О нет! Я его пожалела. Я ещё больше его полюбила! Только ангел мог пожертвовать своей невинностью ради чужого счастья.

— Но в крипте ты сказала, что он дьявол. Это тебе Стромберг подсказал?

— Я ни разу не говорила с графом.

— Тогда откуда ты узнала, что Маттео не жертва?

— Он сам мне рассказал! — Серые блюдца опрокинулись на барона. — Я пришла к нему ночью и легла в постель, чтобы залечить его раны и вознаградить за мучения. А он… Он отверг меня, как блудницу! Растоптал мою любовь и нежность. Сказал, что его чувства ко мне — дружеские и братские. Я очень сильно расстроилась. Я сказала: «Это барон вас испортил, раз вы не хотите женщину!».

— Что он ответил? — спросил Эрик и присел у кровати, боясь пропустить хоть слово.

— Он сказал, что вы ни в чём не виноваты. Что это он искушал вас на корабле и в доме. Сказал, что его душа с детства захвачена дьяволом, и лучше бы он умер маленьким, чем так страдать и приносить страдания другим. Сказал, что господь покарал чумой всех, кого он любил. Сказал, что проклят навеки… А назавтра умерла моя мама…

— И ты решила, что в этом виноват Маттео?

— А кто же ещё? Чары рассеялись. Я увидела, какой он на самом деле. Ловушка-обманка. Дьявольское отродье, созданное на погибель тем, кто его полюбит. Я умираю из-за любви к нему, и вы тоже умрёте. Все умрут, а он останется, и будет петь сладкие песни на наших могилах, завлекая новые жертвы.

Барон не знал, что ей ответить. Она угасала, как уголёк в остывающем камине. Дурочка, влюбившаяся в кастрата. Бедная крестьянка с богатым приданым, которое никогда ей не понадобится. Мечтательница, романтичная простушка и суеверная ханжа. Маттео сам вложил оружие в её предательские руки.

— И в отместку ты пошла к ратману Клее и рассказала, что Маттео молится на латыни и искушает мужчин?

Он её почти не винил. В глубине души ворочалось осознание, что в этой драме он сыграл не последнюю роль.

— О нет, — едва слышно прошептала Хелен, — я никогда бы его не предала. Он — самое прекрасное, что я видела в жизни… Жаль, что мы не встретимся в раю…

Её грудь поднялась в последний раз. На тонких губах навечно застыла грустная улыбка. Смерть не сделала её красивой, но придала умиротворения грубоватым чертам. Барон перекрестился и закрыл ей глаза.

— Упокой, господи, душу рабы твоей…

Он ждал Мазини до заката, но тот всё не возвращался. Эрик не знал, что Клее разрешил маэстро провести ночь в камере, обтирая заболевшего Маттео водой и уксусом. Не без оснований ратман опасался, что впечатлительный кастрат умрёт раньше, чем так или иначе послужит интересам города: или принеся указ о привилегиях, или взойдя на эшафот во искупление грехов.

Барон написал два коротких послания — Мазини и фрау Карлсон. Он попросил тётушку передать их адресатам лично в руки и ушёл домой. Ему нужно было подготовиться к ночной встрече со Стромбергом. Он больше не гадал, кто донёс на Маттео. Его душу заполнила невыносимая тревога и томительное ожидание развязки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍55

Когда Маттео выплывал из жаркого забытья, он спрашивал:

— Уже пора?

Мазини гладил его по волосам и отвечал:

— Нет, мой дорогой мальчик. Ночь ещё не кончилась.

— Ах, скорей бы, — шептал Маттео и снова проваливался в тёмную комнатушку, где он лежал на деревянном столе, а кто-то ходил вокруг него — то ли с ножом в руках, то ли с молотком, то ли с толстым вздыбленным колом.

Маттео всматривался в смутную тень, иногда различая блестящие глаза или твёрдый чувственный рот, но никогда всё лицо целиком. Это его мучило. Он протягивал руки и о чём-то просил, но так неразборчиво, что и сам не понимал. Он думал, что просит о смерти, но в следующий момент ему казалось, что он постыдно умоляет о любви. О той разновидности плотской любви, которая считается самым мерзким и противоестественным преступлением. От этого ему становилось ещё жарче. Каким-то непостижимым образом любовь и смерть соединились в его сознании, и эта горячая смесь бежала по венам и пульсировала в тайных местах.

Вода и уксус приносили облегчение. Маттео ненадолго приходил в себя и удивлённо, словно видел впервые, оглядывал липкие от плесени стены тюрьмы. Потом замечал сгорбленного маэстро, чей лоб прорезали глубокие морщины, и его накрывало раскаяние:

— Простите, учитель! Вы вложили в меня столько труда, а я вас подвёл. За мои грехи черти изжарят меня на небесах.

— Не волнуйся о небесах. Ты найдёшь там много заступников: от святого Августина до Франциска Ассизского и Игнатия Лойолы. Молчу уже про каждого второго папу Римского, — мрачно ответил Мазини. — Не терзай себя, дитя, любой падре со спокойной душой отпустил бы твой грех.