Бельканто на крови (СИ) - Володина Таня

Граф коснулся его щеки, провёл большим пальцем до подбородка и неосторожно задел краешек губы. И молчал… Молчал. Эрик с мольбой смотрел на него, но граф застыл, как изваяние, и только алые пятна проступали на острых скулах. Эрик ждал. В соседнем зале кто-то мерно вышагивал, а на улице переругивались солдаты. Духота тяжело давила на грудь.

Наконец граф Стромберг тронул затылок барона, невесомо подталкивая к себе. Красноречивый оскорбительный жест! У Эрика оборвалось сердце. Сделать это для Стромберга — всё равно что для родного отца. Всё его существо противилось и возмущалось. Тошнота качнула желудок. Он вспомнил, как Маттео пришёл в его каюту на «Фортуне» и предложил себя в обмен на свободу Хелен. Вспомнил его мрачную решимость и готовность пожертвовать собой. Эрик понял, какие чувства в тот момент испытывал Маттео, — гнев, стыд, бессилие, презрение. Он сглотнул и сказал:

— Сначала указ.

— Вы торгуетесь, как портовая шлюха.

Кровь бросилась в лицо Эрика.

— Мне нужен указ! — запальчиво потребовал он, и граф скривился.

— А мне — ваше послушание. Встаньте, эта торговля унижает нас обоих. — Стромберг обогнул стол и позвонил в колокольчик: — Стража, барон Линдхольм покидает дворец.

Когда барона выводили, Томас проводил его сочувственным взглядом.

53

Барон сбежал с холма по крутой чёрной лестнице. Отсчитал каблуками сотню ступеней и, грубо растолкав солдат на воротах, вывалился на Ратушную площадь. Юхан пыхтел сзади:

— Мы опять сюда? Тут же чума!

— Везде чума, — отрезал барон.

Его трясло от негодования. Он давно догадался о графской страсти, но мысль о том, что Стромберг захочет реализовать свои желания, не приходила ему в голову. Граф терпел много лет, и Эрику казалось, что выдержка никогда ему не изменит. Несмотря на их ожесточённые споры, барон не опасался притязаний графа. Затянутый во всё чёрное, желчный и прямой, как палка, он производил впечатление человека, контролирующего свои эмоции настолько успешно, что многие думали, будто эмоций у него и вовсе нет. А сегодня маска упала — и показалась морда хищника, почуявшего кровь. Эрик впервые столкнулся с чужой непреклонной волей, требовавшей полного подчинения. Его натура противилась насилию, он лихорадочно искал способ избежать столкновения.

Если бы граф сказал: «Эрик, я устал подавлять свои желания, покажите мне мужскую любовь, а я помогу вам освободить Маттео», — он бы добровольно опустился на колени! Перешагнул бы через воспоминания, неприязнь к деревянному телу и даже через ощущение инцеста. Он не получал удовольствия от вражды с графом, он хотел всё наладить! Пусть не вернуть ту любовь и доброту, которые сопровождали его в детстве, но хотя бы покончить с нелепыми ссорами. Однако Стромберг не собирался ничего налаживать — он требовал рабской покорности и ничего не обещал взамен! Эрик скрипел зубами от бессильного гнева и сжимал рукоять шпаги.

На площади собралось не меньше двух сотен горожан. Они громко переговаривались, иногда выкрикивая скабрезности в сторону Ратуши. Все ждали, когда ратман Клее объявит приговор. Говорили, что закрытый суд уже состоялся и подсудимый во всём признался. На булыжниках, распространяя смолистый запах древесины, лежали доски и брёвна для постройки эшафота, но гораздо сильнее воняло немытым телом и болезнью. Барон прикрыл нос рукавом, чтобы не вдыхать ядовитые миазмы, и протолкнулся ко входу в Ратушу. Охрана его пропустила, и даже Карлсон принял незамедлительно. Толстяк потел и утирал лоб мокрым скомканным платком:

— Ох, и жара, ваша милость! Как эти несчастные стоят на солнцепёке, ума не приложу. Чему обязан?

— Я пришёл узнать о судьбе синьора Форти. Надеюсь, это не секретные сведения, которые нельзя разглашать?

— Теперь уже нет, ваша милость. Герр Клее провёл тщательное расследование с привлечением лекаря, и синьор Форти под давлением неопровержимых улик признал все обвинения, выдвинутые против него.

— Какие именно?

— Обычные: ересь-содомия. Смертная казнь, конечно.

— Когда?

— Сегодня.

— Как?! Почему сегодня?!

— А когда? Люди ждут — вон уже начали бросать в окна куски навоза.

— Карлсон! — Барон замялся. — Карлсон, я только что разговаривал со Стромбергом. Возможно, он подпишет указ о возврате торговых привилегий.

Бургомистр прищурился:

— Хм, моя супруга тоже на это намекала, а она редко ошибается… С чего вы взяли, что он его подпишет?

— Я не могу вам сказать. Но вы должны отложить казнь!

— А что, возврат складочного права последует только при условии, что синьор Форти не будет казнён?

— Только при этом условии!

— Это вмешательство в дела правосудия. Герр Клее никогда на это не согласится, — покривил душой Карлсон. — Он творит не человеческий суд, а божий.

— Смерть одного итальянского еретика не может быть важнее всеобщего блага! — вскричал Эрик. — Вы столько лет бились за складочное право! Неужели вы не можете один-единственный раз отступить от ваших принципов и приказать Клее заменить смертную казнь изгнанием? На благо Калина!

Бургомистр принялся жевать толстую нижнюю губу, разрываясь между желанием получить вожделенную привилегию и соблюсти законность. Ещё он размышлял, как его любимая жена могла догадаться о намерениях графа. Он никогда не сомневался в её уме, но порой точность предсказаний его пугала.

— Хорошо. Но только до завтрашнего утра, ваша милость! Если вы не доставите указ, синьор Форти будет казнён в соответствии с приговором.

— На рассвете указ будет у вас, — заверил Эрик и выбежал из Ратуши.

Он направился к дому тётушки Катарины кратчайшим путём — через пустырь и старые развалины. Только ступив с мощёной улицы на монастырское подворье, он понял, какую ошибку совершил. Весь пустырь был заселён крестьянами из окрестных деревень, которые искали в городе защиты от вражеских полков. Выцветшие пологи, укрывавшие от солнца замызганных детей, перемежались самодельными шалашами и телегами с домашним скарбом. Крестьяне пытались спасти своё немудрёное имущество. На грязных тюках, в беспорядке сваленных на землю, лежали больные. Они надсадно кашляли, стонали и бредили. Тем, кому повезло, родственники вытирали пот и давали несколько глотков тёплой воды, добытой из старого заросшего колодца. Эрик знал, что он непригоден для питья.

Он ошеломлённо смотрел на убогое пристанище и его охватывала безысходность. Сколько здесь больных? Пятьдесят? Сто? Скоро заболеют и те, кто пока здоров. Зараза беспощадна и неизлечима. Наверное, заболеет и он. У него был шанс переждать эпидемию в своём укреплённом замке, овеваемом чистыми солёными ветрами, но он его упустил. Не спасётся никто! Эрик схватился за шею, ощупывая её в поисках смертельных припухлостей и чувствуя внезапную тошноту.

— Ваша милость, — кто-то потянул его за рукав.

Эрик обернулся и увидел светлого мальчика с обгоревшим докрасна лицом. Он узнал бедного странствующего кастрата.

— Джузеппе Мартинелли, — всплыло в голове имя.

— Вы помните меня! Вы что-нибудь знаете о синьоре Форти?

— Казнь назначена на завтра, но не бойся, синьора Форти помилуют. Я об этом позабочусь.

— Слава Богу! — воскликнул Джузеппе и голос его сорвался, в горле что-то булькнуло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Эрик заметил синие круги вокруг глаз, сухие губы, и в испуге отпрянул от мальчика:

— Где твои старики? Музыкант и фокусник.

— Умерли.

— Ты один?

— Нет, я со всеми. Нам привозят бочку воды на день и раздают хлеб. Раньше забирали больных в собор, но теперь там закончилось место, и люди умирают прямо тут.

— Я скажу синьору Мазини, что ты здесь. Может быть, он тебе поможет, ты ведь итальянец и кастрат.

— Нет! Только не маэстро Мазини, ваша милость! Не беспокойтесь обо мне!

— Почему ты его так боишься?