Пола Маклейн - Парижская жена
— Если б у меня были длинные красивые волосы, я бы укладывала их на шее — пушистые и шелковистые, и не знала бы забот.
— Что? — пробурчал он. — Я тоже.
— Так я и сделаю. Начну сейчас.
На комоде у зеркала лежали маникюрные ножницы. Повинуясь порыву, я взяла их и немного подровняла волосы у одного и другого уха.
Эрнест взглянул на меня с любопытством и рассмеялся.
— Да ты не в своем уме.
— Может быть. А теперь примемся за тебя. — Я подошла к нему и, придерживая за талию, отхватила такое же количество волос и у него. Затем засунула волосы в карман своей блузки.
— Странная ты сегодня.
— Ты не влюблен в какую-нибудь парижскую актрису?
— Упаси бог. Нет. — Он засмеялся.
— А в виолончелистку?
— Нет.
— И ты всегда будешь со мной?
— Что с тобой, Кошка? Скажи мне.
Я посмотрела ему в глаза.
— У меня будет ребенок.
— Сейчас?
— Осенью.
— Пожалуйста, скажи мне, что это неправда.
— Но это правда. Радуйся, милый. Я этого хочу.
Он вздохнул.
— Ты давно это знаешь?
— Нет. Около недели.
— Я к этому не готов. Пока не готов.
— Время есть. Может, еще будешь радоваться.
— Нас ждет несколько месяцев ада.
— Ты снова будешь работать. Я знаю, это вот-вот начнется.
— Уж не знаю, что начнется, — мрачно отозвался он.
Несколько следующих дней были напряженными и трудными. В глубине души я надеялась, что нежелание Эрнеста завести ребенка не имеет глубоких корней, и, убедившись в неизбежности его появления, он обрадуется — хотя бы за меня. Но в нем ничего не изменилось. Казалось, все у нас как прежде, но я остро ощущала его отстраненность и не представляла, как нам удастся вновь найти общий язык.
В разгар моих печальных размышлений на вилле Паунда появился новый гость. Писатель и редактор Эдвард О’Брайен жил над городом в горах, вблизи монастыря Альберго Монталлегро. Услышав о приезде знакомого, Эзра пригласил его на обед.
— О’Брайен редактирует собрание лучших рассказов года, — сказал Паунд, знакомя нас на террасе рядом с теннисными кортами. — Он занимается этим с конца войны. — И прибавил, поворачиваясь к Эрнесту: — Хемингуэй пишет замечательные рассказы. Действительно великолепные.
— Сейчас я собираю рассказы для издания 1923 года, — сказал О’Брайен Эрнесту. — У вас есть что-нибудь с собой?
К счастью, было. Эрнест извлек из сумки потрепанный экземпляр рассказа о жокее «Мой старик», который ему вернул Линкольн Стеффенс. Он вручил его О’Брайену, а потом кратко рассказал, как пропала его остальная работа.
— Так что этот рассказ, — драматически произнес Эрнест, — все, что у меня осталось. Он как маленький обломок корабля, гниющего на морском дне.
— Поэтический образ, — сказал О’Брайен и взял рассказ к себе в горы, чтобы почитать на досуге.
После его ухода я прошептала Эрнесту как можно тише:
— Не стоило тебе в таком тоне рассказывать о пропаже О’Брайену. Меня затошнило.
— Значит, все-таки ребенок.
— Ты на меня сердишься?
— С чего бы?
— Ты ведь не думаешь, что я это специально устроила?
— Что, пропажу рукописей?
Мне будто влепили пощечину.
— Нет. Беременность.
— В конце концов, не все ли равно?
Наш шепот становился все яростней, и остальным двум парам стало очевидно, что у нас назрел конфликт. Они потихоньку потянулись к дому.
— Не могу поверить, что ты так думаешь. — В моих глазах стояли слезы.
— Хочешь знать, что говорит Стрейтер? Он говорит, что ни один писатель или даже художник — никто, кто делает что-то, вкладывая свою душу, не оставил бы чемодан без присмотра в поезде. Потому что они знают этому цену.
— Это жестоко. Я тоже страдала.
Он громко вздохнул и закрыл глаза. Когда вновь их открыл, то произнес:
— Прости. Я обещал никогда не говорить об этом. Разговоры не приведут ни к чему хорошему.
Я бросилась бежать в одну сторону, он пошел в другую; за обедом все притворялись, что ничего не слышали, однако я прекрасно понимала, что это не так, и решила, что будет лучше прояснить ситуацию.
— Нам хочется, чтобы такие замечательные люди, как вы, первыми узнали, что у нас будет ребенок, — сказала я и взяла Эрнеста за руку. Он ее не отдернул.
— Молодцы! — Шекспир встала, чтобы обнять меня. — Из вас двоих ты сейчас выглядела более значительной, — шепнула она мне на ухо.
— Вот это здорово! — воскликнул Майк.
— О да, — поддержал Паунд. — Счастливая судьба обезьянки.
— Эзра! — резко осадила его Шекспир.
— А что, неправда?
— Мои поздравления, — и Мэгги Стрейтер обняла меня. — Мы, обезьянки, должны поддерживать друг друга.
На следующий день мы наблюдали, как трое мужчин играют в теннис. Из Эрнеста игрок был никудышный, но это не мешало ему играть в полную силу. Он размашисто и отчаянно махал ракеткой, словно играл в гольф. Майк дал аккуратную подачу, мяч пролетел низко над сеткой и упал почти у ног Эрнеста. Но он упустил и этот мяч, громко выругался и швырнул ракетку на землю.
Мэгги даже отпрянула.
— Постепенно он привыкнет к мысли о ребенке, — сказала она. — Привык же Майк.
— Конечно, привыкнет, — согласилась Шекспир. — Со временем он почувствует гордость, а потом поверит, что это была его идея.
— Не уверена, — возразила я.
У меня зародилось ужасное предположение, что в мозгу Эрнеста мысль о ребенке может связаться с пропажей рукописей. Если в его, пусть самых темных и отдаленных уголках подсознания, возникнет сомнение во мне, появится чувство, что я могу намеренно вредить его работе, его стремлениям, сумеем ли мы это преодолеть? Подорванное доверие редко восстанавливается, это я понимала, особенно у таких людей, как Эрнест. Стоит один раз подвести, и он никогда уже не будет относиться к тебе, как прежде.
В таком подавленном настроении я пребывала до тех пор, пока не приехал Эдвард О’Брайен с восторженными похвалами в адрес Эрнеста. Рассказ он нашел великолепным и собирался его напечатать, хотя это и нарушало традицию серии — выбирать лучшие рассказы из тех, что уже были опубликованы в журналах. Более того — О’Брайен хотел открыть сборник этим рассказом и упомянуть о нем в предисловии, так высоко он его оценил.
Момент признания подоспел как нельзя кстати, явившись ответом на мои молитвы и Эрнеста тоже. Его пошатнувшаяся уверенность в своих силах получила поддержку; появилась серьезная цель, к которой надо стремиться. Все, кто что-то значит в литературе, прочтут в сборнике его рассказ. Его имя станет известным. Не зря он все это время работал.
