Алексей Пазухин - КУПЛЕННАЯ НЕВѢСТА (дореволюционная орфоргафия)
— Тебѣ не скучно безъ стариннаго то? — спросилъ Черемисовъ. — Не манитъ этакъ кутнуть по старому, окружить себя женщинами?
— Никогда! Да вѣдь это же блаженство быть съ Катею, вѣдь это земной рай!
— Ну, и слава Богу, если такъ, живи себѣ, только очень то замундштучивать[17] себя не давай, а то, братъ, эти барыни любятъ нашего брата на корду[18] взять и засѣдлать полнымъ вьюкомъ. Смотри, какъ бы бархатныя то ручки и на тебя когти не выпустили.
— Ну, ты знаешь, что я неспособенъ быть „колпакомъ“, и меня не легко подъ башмачекъ запрятать! — сказалъ Скосыревъ и нѣсколько тревожно посмотрѣлъ на дверь, за которой какъ будто засмѣялся кто то.
— Ты слышалъ? — спросилъ Скосыровъ.
— Что?
— Какъ будто засмѣялся кто то.
— Нѣтъ, это твое напуганное воображеніе! — со смѣхомъ отвѣчалъ Черемисовъ. — Предсказываю, братъ, тебѣ полное рабство! Да это ничего: такія цѣпи не тяжелы, а тебѣ пора и остепениться, слава Богу — пожито, погулено, попито, пора и здоровье поберечь да о потомствѣ подумать, а то вѣдь все на вѣтеръ пойдетъ и самой фамиліи Скосыревыхъ не будетъ. Это хорошо, голубчикъ, что Катерина Андреевна ревнива, — пора тебѣ перестатъ порхать то. Да и стыдно ухаживать за другими, если такая красавица тебя любитъ.
— Вѣрно, Аркадій. Да и ревнива очень Катя, страдаетъ отъ ревности до болѣзни. Тутъ у насъ поселилась было одна бѣдная дворяночка, сирота, Чекунина Вѣрочка, очень хорошенькая дѣвушка. Мы взяли было ее, какъ компаніонку Катѣ, и я за нею поухаживалъ немного, такъ, шутя, такъ что же ты думаешь вышло? Просто бѣда, братецъ!.. Сидимъ мы этакъ одинъ разъ въ гостинной вечеромъ, Катя съ Вѣрой на диванѣ, а я напротивъ, разговариваемъ. Катя обняла Вѣру, прижалась къ ней, какъ вдругъ Вѣрочка пронзительно вскрикнула, метнулась и вырвалась отъ Кати: Катя воткнула ей булавку по самую головку вотъ въ это мѣсто плеча!.. Подошла потомъ къ Вѣрѣ, блѣдная вся, глаза сверкаютъ. „Вамъ, говоритъ, больно, Вѣрочка? Знаю, что больно, но мнѣ во сто разъ больнѣе то, что вы кокетничаете съ Павломъ Борисовичемъ, вотъ вы и посудите, каково мнѣ!“ Проговорила такѣ и ушла, а потомъ истерика, обморокъ, насилу въ чувство привели! Конечно, Вѣрочка на другой же день уѣхала.
— Ого, вонъ она какая! — проговорилъ Черемисовъ. — Я и не подозрѣвалъ.
Онъ всталъ, взялъ бутылку и выпилъ все содержимое черезъ горлышко.
— И всѣ, братъ, барыни таковы, ну ихъ! — проговорилъ онъ. — Угождай имъ, ухаживай за ними, а онѣ ревнуютъ, да въ обмороки падаютъ, да капризничаютъ. Что до меня, такъ я выбралъ бы подругу изъ простыхъ.
— Фи! — брезгливо произнесъ Скосыревъ.
— Вѣрно тебѣ говорю. А какія есть красавицы, ахъ, какія красавицы!.. Моя вотъ тоже не барыня, не барышня, а сто барышень отборныхъ я отдалъ бы за нее!
— Да кто она такая? Что за секретъ?
Черемисовъ сѣлъ на кровать.
— Сказать? — спросилъ онъ.
— Сдѣлай милость.
— Изволь, но сперва дай мнѣ честное слово, что ты исполнишь мою просьбу, которая будетъ касаться этого предмета.
— Даю честное слово.
Черемисовъ провелъ по лицу рукою, откинулъ волосы и разсказалъ Скосыреву про свое знакомство съ Надей, про подлогъ, который совершили Латухинъ и Шушеринъ.
— Ахъ, они мерзавцы! — воскликнулъ Павелъ Борисовичъ. — Такъ вѣдь я имѣю полное право уничтожить вольную, тутъ и толковать не о чемъ! Завтра же посылаю въ Москву заявленіе, и Надежда...
— Она будетъ женою купца, — перебилъ Черемисовъ. — Я далъ и ей, и ему честное слово, что не помѣшаю имъ и не разскажу тебѣ про ихъ обманъ. Я нарушилъ отчасти это слово, но вѣдь я имѣю твое. Ты долженъ оставить все такъ, какъ есть, это моя просьба къ тебѣ, а исполнить мою просьбу ты далъ слово.
— Но вѣдь это же глупо, дружище! Зачѣмъ ты будешь уступать какому то тамъ купчишкѣ, котораго за подлогъ въ острогъ слѣдуетъ упрятать?
— Я такъ хочу.
Скосыревъ пожалъ плечами.
— Твоя воля, я оставлю, разъ я далъ тебѣ слово, но эту старую лисицу Шушерина...
— Ты не долженъ трогать и его, — перебилъ Черемисовъ. — Ты ничего не слыхалъ отъ меня, ты долженъ все забыть, тогда только я остаюсь вѣрнымъ своему слову, а безъ этого я и не разсказалъ бы тебѣ.
— Хороша она, эта Надежда? — спросилъ Скосыревъ.
— Чудо, какъ хороша! Ты повѣришь, Павелъ, что я съ ума схожу по ней! Я ужъ и не понимаю, что это такое, право! Это, должно быть, напущено на меня, какъ вотъ „порчу“ въ народѣ напускаютъ, право!
— И ты уступаешь?
— Да, конечно, конечно!
Черемисовъ разгорячился, покраснѣлъ даже и подошелъ къ Скосыреву.
— Ну, зачѣмь она мнѣ, если она любитъ другого?
— Полюбитъ тебя. Всыпать раза три по полусотнѣ горячихъ, такъ всякая любовь соскочитъ! Что она, барышня, что ли? Хамка, такъ хамка и есть.
— Нѣтъ, нѣтъ, не говори о ней такъ! — замахалъ руками Черемисовъ. — Вообще будетъ объ этомъ, ни слова больше, прошу тебя. Оставь меня, голубчикъ: я усну.
Скосыревъ пожалъ руку гусара и пошелъ.
Въ самыхъ дверяхъ онъ столкнулся съ Катериной Андреевной.
— А я къ вамъ шла, — съ ласковою улыбкой проговорила она. — Хотѣла васъ звать чай пить и взглянуть, хорошо ли будетъ нашему милому гостю. Можно?
— Онъ спать хочетъ, Катенька.
— Ну, что за сонъ, на это ночь будетъ! Черемисовъ, — позвала Катерина Андреевна черезъ дверь, — идите чай пить.
— Съ ромомъ? — отозвался Черемисовъ.
— Съ чѣмъ вы хотите.
— Я рому хочу безъ всякаго чаю, — отвѣтилъ Черемисовъ, смѣясь, и вышелъ. — Спать было легъ, но слово „ромъ“ живо подняло меня, какъ поднимаетъ тревога боеваго коня.
— А ужъ будто бы мой голосъ не могъ васъ поднять и не произнося слово „ромъ?“ — кокетливо спросила Катерина Андреевна.
— Вашъ голосъ мертваго разбудитъ, очаровательная Катерина Андреевна!
За чаемъ говорили опять о московскихъ новостяхъ, строили планы. Скосыревъ надѣялся скоро покончить всѣ дѣла и устроить свадьбу сейчасъ же послѣ Пасхи, до которой оставалось уже немного времени.
Послѣ свадьбы молодые поѣдутъ заграницу и пробудутъ тамъ до зимы, а на зиму вернутся въ Москву, и сейчасъ же дадутъ большой балъ въ отдѣланномъ заново къ тому времени домѣ. Говоря обо всемъ этомъ, Катерина Андреевна оживилась, рисовала смѣлыя картины, мечтала, надѣялась пожить въ Петербургѣ и собиралась просить Павла Борисовича снова начать службу въ гвардіи, если только онъ не сдѣлается предводителемъ. Черемисовъ больше слушалъ, чѣмъ говорилъ, и пилъ стаканъ за стаканомъ пуншъ. Часу въ одиннадцатомъ онъ откланялся, отказавшись отъ ужина, и ушелъ спать. Катерина Андреевна скушала рябчика, запила согрѣтымъ краснымъ виномъ и ушла въ свою уборную сдѣлать ночной туалетъ. Наташа и еще другая дѣвушка служили ей, а Глафира собственноручно приготовляла душистую ванну для своей „матушки красавицы барыни“, засучивъ рукава и пробуя локтемъ температуру воды.
