Этель Стивенс - Прекрасная пленница
Опустив занавеску, Си-Измаил вернулся на диван. В глазах его появилось мягкое меланхолическое выражение.
– Все говорит за то, что мы должны быть союзниками. Могут найтись и новые основания. Я знаю место в горах, где человек честолюбивый мог бы откопать кое-что получше каменных статуй да финикийских кувшинов. Богатство много значит для такого молодого человека, как вы. Для старика, как я, – оно всего только средство.
Он снова остановился, но на этот раз молчание нарушил лишь вой шакала, где-то по ту сторону городских стен.
– Суда Скарфи и Компании оказывали мне услуги. Совершенно верно. Вы и в дальнейшем можете быть полезны. У меня есть план, благодаря которому опасность со стороны таможни сведется к нулю. А хлопоты, разумеется, я компенсирую вам.
– А если я откажусь?
– Но почему? Риск, благодаря моему влиянию, будет ничтожен. Никаких обязательств в отношении чужого правительства у вас нет. А ваше личное против меня предубеждение, надеюсь, рассеется, как только мы побудем вместе, – так ведь бывало каждый раз.
Он улыбнулся.
– Неужто вы думаете, что я пойду на дело, которое связано с опасностью и для меня самого и для фирмы? Все это бесполезные разговоры.
Снова наступило молчание. Ночь была очень тихая; предрассветный ветерок с равнины снова колыхнул занавес, но на этот раз Си-Измаил не поднялся с места.
Он опять заговорил пониженным тоном.
– Через несколько лет здесь начнется крупная игра. Как вы думаете, на чьей стороне будет счастье? На стороне ли проклятых, скверно живущих, неверных иностранцев? Пьянчуг и грабителей? Или на стороне тех, кто сердцем остался детски чист и веру свою сохранил неоскверненной? Нет бога кроме Аллаха, и Магомет – пророк его. Это я говорю вам, я, усвоивший мудрость Запада наряду с мудростью Востока. Христос христиан говорит: «По делам твоим узнаю тебя». А что у них за дела? Их броненосцы? Их тресты? Их алкоголизм? Есть признаки – есть много признаков того, что ваша ложная цивилизация будет сметена с лица земли… Идите вместе с нами. Вы избраны, не сворачивайте в сторону.
Перед Риккардо стоял совсем новый Си-Измаил. Не учтивый дуэлянт, а фанатик, который, не помня себя, выкрикивал слова, накипевшие у него на сердце, и в представлении которого искажались все перспективы.
– Идите с нами! – пылко повторил Си-Измаил.
– Не могу. Невозможно.
Си-Измаил секунду помолчал, потом внезапно изменившимся небрежным тоном бросил:
– Быть может, это окажется для вас возможным, когда… мы найдем другие способы…
Угроза, заключавшаяся в этой фразе, вывела Риккардо из пассивного состояния. Он заговорил, и слова сами срывались с языка.
– Ни убеждения, ни угрозы не могут поколебать меня и заставить изменить мое решение. Вы хотите воскрешать то, что уже умерло, и борьба, которую вы затеваете, заранее обречена на неудачу. Вы не об освобождении народа от хищников-чужеземцев, от эксплуататоров, своих и чужих, думаете. Вы хотите разжигать в нем религиозный фанатизм, и во имя религии, во имя дряхлого магометанства, держать его в косности и невежестве. Я не защищаю пауков и концессионеров, но сюда идут с запада и те, кто хочет и может трудиться рука об руку с теми, кто трудится здесь. И не восстанавливать надо одних против других только потому, что принадлежат они к разным расам, а искать общие пути к общему лучшему будущему. Вот за что надо бороться! А вы, Си-Измаил, вы – фанатик! Мечтатель! Вы обманываете самого себя! И дело ваше обречено на гибель!
Он ждал ответа, но Си-Измаил молчал… Поднял руку, будто про себя творя заклинания и рассчитывая, что от этого одного человек, оскорбивший его религию, рассыпается в прах. Риккардо смотрел на него не смущаясь, и видел, как мало помалу лицо араба темнело, тень сомнения, тень ненависти ложилась на него. Он вдруг осунулся, глаза ввалились, рука бессильно упала.
– Воскрешать то… что уже умерло… – повторил он, сам не замечая, что говорит вслух.
В эту минуту над городом пронесся зов, протяжный, на высоких нотах. Он несся сверху, и ему ответили сотни голосов.
Си-Измаил поднялся, двигаясь, как в трансе, и отодвинул занавес. Риккардо увидел минарет, неясно выступавший на фоне пробуждающегося неба, и серп умирающего месяца над ним. Муэдзин призывал верных к утренней молитве.
Си-Измаил опустился на колени и, припав лбом к плитам пола, начал молиться. Риккардо смотрел на него с изумлением. Окончив молитву, Си-Измаил поднялся. Риккардо увидел совсем преображенное лицо. Оно светилось как лицо ребенка. Глаза были нежные и влажные.
Он посмотрел на Риккардо отсутствующим взглядом; потом хлопнул в ладоши.
Метис тотчас появился – он, должно быть, тоже не спал всю ночь.
Си-Измаил повернулся к Риккардо.
– Я полагаю, – сказал он с самой невинной улыбкой, словно и не угрожал никогда, – я полагаю, что вы можете быть поставлены в необходимость пересмотреть свое решение. Мы как-нибудь еще вернемся к этому вопросу. Пока вы придерживаетесь прежнего взгляда?
– Безусловно.
Си-Измаил задумчиво погладил подбородок.
– Мой слуга проводит вас в отель. Иностранцу здесь легко заблудиться.
И Риккардо вышел вслед за метисом во двор, потом на улицу. Занимался рассвет нового дня.
ГЛАВА IV
Джоконда проснулась рано, и ее потянуло на воздух. Быстро одевшись, она на цыпочках, чтобы не разбудить спящую Аннунциату, вышла из комнаты. Из квадратного цветника, разбитого на французский лад перед отелем, несся запах роз, которые росли там под защитой пыльных пальм и акаций, – предмет забот всей местной французской колонии.
Обойдя небольшой клочок зелени, Джоконда направилась к туземному городу, в который и вошла через ворота Баб Джеллэдин. Как и Риккардо накануне вечером, она свернула на улицу Сосье, по обыкновению кишевшую людьми и мухами. Она с любопытством и участием присматривалась к населению Святого Города. На многих лежала печать нищеты, а иногда и болезни. Ей приходилось миновать одного слепца за другим, попадались даже слепые дети. Но никто не роптал на судьбу. Бледные, золотушные и хилые дети – дети матерей, которые всю жизнь проводили за станком, – играли возле лавчонок, из которых уже доносился аппетитный запах еды. У Джоконды сердце сжималось, когда она смотрела на этих детей: было очевидно, что на их долю достаются и не одни только ласки, что они уже знают страдания.
Та же печать тупого и покорного страдания лежала на животных; видно было, что за ними совсем не ухаживают. Мимо нее проходили женщины, с любопытством рассматривавшие ее из-за своих вуалей: вуали были черные, выцветшие, и закрывали женщин с головы до ног. Черные фигуры скользили, как призраки, по залитой солнцем улице, мимо веселых тканей, вывешенных торговцами ситцами, мимо ярких плодов, выставленных под полосатыми навесами фруктовщиков.
