Француаза Бурден - Роковая любовь
Бланш была ни жива ни мертва. Она думала, что открывает дверь бакалейщику, который по утрам во вторник всегда приносил продукты на дом, а это оказался Жан Вильнёв собственной персоной, стоящий на пороге ее дома.
– Мы так и будем стоять на тротуаре, или ты все же разрешишь мне войти? – угрожающе набросился он на нее.
– Ко мне? Ты с ума сошел!
Бланш машинально повертела головой, желая убедиться, что на улице Президьяль никого нет, и Жан воспользовался этим моментом, чтобы силой пролезть в дверь, оттолкнув ее.
– Я видел, как твой муж вышел пять минут назад, он сел в машину, так что у нас есть время поболтать немного вдвоем.
– О чем? – крикнула она.– Нам не о чем говорить, совершенно не о чем!
– Э, бесполезно паниковать, успокойся. Неужели я тебе внушаю такой страх?
Да, страх и ужас. Даже в улыбке Жана было что-то леденящее душу, но ей удалось справиться с собой.
– Я тебя долго не задержу, Бланш, но при условии, что ты меня выслушаешь и поймешь. Твой сын, к которому я прихожу в нотариальную контору, Виктор... Будет лучше, если он, наконец, начнет пошевеливаться! Похоже, он водит меня за нос, но я надеюсь, что это не умышленно. Я хочу получить свое наследство и покончить с этим. Сделай так, чтобы до него это дошло.
– Каким образом? – возразила она.– Я никогда не вмешиваюсь в их дела, я вообще не в курсе, я...
– Надо будет сделать! Он меня не слушает, и, кроме того, мне не нравится, как он на меня смотрит. Однако же я делаю все, чтобы произвести на него хорошее впечатление, я даже пообещал стать спонсором для его младшего брата...
Она ловила ртом воздух, отступила на шаг назад и без сил прислонилась к стене.
– Жан,– сказала она наконец прерывающимся голосом,– ты не имеешь права...
– Напротив! В какой-то степени я должник перед этим мальчонкой... Правда, теперь он уже взрослый! Но ты же понимаешь, не правда ли?
Бланш покрылась холодным потом, и ее блузка прилипла к спине. Цинизм Вильнёва был все таким же, как и тридцать лет назад. Если эта история не закончится, как ему надо, он может уничтожить Бланш и всех Казалей заодно с ней.
– Уходи,– произнесла она с трудом.– Я поговорю с Виктором.
Жан пронзил ее взглядом своих белесых глаз и исчез, оставив дверь нараспашку. Долгие минуты она стояла неподвижно, вперив взгляд в небольшой кусочек улицы, который был ей виден. Она должна убедить Виктора. Но как за это взяться? Она не умела действовать в спешке, ее планы должны вызреть, она должна над ними поразмыслить.
Звук шагов заставил ее вздрогнуть, но не вывел из отупения. Неужели это Жан возвращается?
– Что это ты здесь делаешь? – удивился Марсьяль.– Воздухом дышишь?
Не способная управлять собой более ни секунды, она подбежала к нему и ткнулась в плечо, содрогаясь в рыданиях.
– Бланш, погоди-ка...
От смущения он похлопал ее по спине, как если бы она поперхнулась.
– Ничего...
Марсьяль в этом и не сомневался. Тревоги и заботы Бланш никогда не были для него важными. Так или иначе, но плохо постриженная челка или подгоревшее в духовке блюдо не заслуживали такого отчаяния... Может, она узнала о его связи с Жюли? Он слишком рисковал, ведь Сарлат – маленький город, и какой-нибудь доброхот мог сболтнуть лишнее. Особенно неприятно это сейчас, когда он уже порвал с Жюли. Из-за нее, из-за этой женщины, его жены, которая рыдала у него на плече.
– Ну, ладно, ладно...– повторил он два или три раза, надеясь, что она наконец успокоится.
Ему не хотелось выслушивать ответ, и он предусмотрительно не стал задавать вопроса о том, что с ней стряслось. Каково же было его удивление, когда она вдруг громко заговорила:
– Я увидела, что дверь открыта и подумала: кто-то проник в дом, я так испугалась, если бы ты знал! Я идиотка, прости меня...
Ну вот, теперь она извинялась, и Марсьяль ощутил, как его накрывает отвратительное чувство вины.
Несмотря на распахнутое окно, в комнате все еще было жарко после знойного дня. Виктор заснул голым, не накрываясь, но проснулся весь в поту, мучимый жаждой, с раскалывающейся головой. Накануне вечером он был у брата и слишком много выпил. Это был один из ужинов, который Кати устраивала специально для него. Судя по всему, она вбила себе в голову, что его необходимо пристроить как можно скорее... Что это – личная инициатива или давление Максима? Во всяком случае, Кати пригласила прелестных женщин, и вечер, как всегда, удался. Вот только не надо было пить столько кагора.
Виктор встал с постели и прошел в ванную. Проглотив две таблетки аспирина, он сунул голову под холодную воду. Лео спал, свернувшись клубком на своей подстилке, дом был погружен в абсолютную тишину. В ожидании близкого рассвета даже снаружи не было ни звука: ни щебета птиц, ни стрекотания насекомых.
Уверенный, что больше не заснет, Виктор решил спуститься и сварить себе кофе. Удивительно, но он испытывал все большее удовольствие от жизни в Роке. Несомненно, дом был вдесятеро больше, чем нужно одинокому человеку, модернизация и ремонт стоили целого состояния, и до сих пор ему не удавалось засыпать спокойно, однако он ощущал себя дома. Когда вечером он приезжал из Сарлата, у него не было ни малейшего желания идти куда-то, и ужины, устраиваемые женой брата, были редкими исключениями, на которые он соглашался. Рок был, наверное, самым лучшим местом в мире для проведения долгих вечеров начала лета. Он ужинал не раньше десяти – одиннадцати часов, так как всегда был занят какими-то срочными домашними делами, а также не упускал возможности повозиться на газоне с Лео.
На кухне он открыл настежь дверь, чтобы дать приток свежему воздуху, и приготовил себе настоящий завтрак, по его мнению – единственное средство избавиться от головной боли. Затем он прошел в кладовку, чтобы выбрать банку варенья из огромной коллекции конфитюров матери,– и в который раз вспомнил о школьной тетради. Он перерыл все стеллажи до самого верха, но так ничего и не нашел. Также он прочесал и все прочие шкафы в доме, включая комнату родителей, где шарил с нечистой совестью. Как и прочие незанятые комнаты, комната казалась заброшенной, он пообещал себе, что обязательно приведет ее в порядок, но так и не решился. Когда он предложил отцу провести здесь несколько летних дней, мать категорически отказалась, хотя крайне редко противоречила мужу: Рок по-прежнему оставался для нее ненавистным.
Поставив перед собой большую чашку кофе с сахаром и стопку тостов, Виктор положил локти на стол, подпер рукой подбородок и принялся размышлять. Фотографии Анеке, возможно, были повреждены случайно – из-за трения об ящик, а тетрадь исписана одной из нанятых работниц, и мать не знала о ее существовании. Но платок, намеренно превращенный в мелкие лохмотья? Таинственный посетитель чердака, оставивший открытой корзину?
