Энн Жирар - Мадам Пикассо
Она физически ощущала его гнев и раздражение в тот день, когда забрала его из полицейского участка. Когда все закончилось, они едва могли смотреть друг на друга. Казалось, что последние события слишком близко подвели их к опасной черте.
– Разве мне нельзя пойти с тобой сегодня вечером? – поинтересовалась Фернанда, когда Пабло надел новую белую рубашку и начал застегивать пуговицы.
– Я знаю, что ты не любишь бывать в «Мулен Руж». Кроме того, я собираюсь встретиться с друзьями, и мы будем говорить по-испански, – он поднял голову и посмотрел на нее. – Лучше бы ты так много не пила.
– Лучше бы ты так много не курил.
Фернанда смотрела, как он причесывает волосы черепаховым гребнем.
– Для чего вообще ты туда ходишь?
– Мне нравится музыка.
– А танцовщицы?
– Они не в твоем вкусе. К тому же там нет юных немецких мальчиков.
Фернанда понимала, что Пикассо умышленно хочет задеть ее, и стрела попала в цель. Она испытала горечь поражения. Когда-то они были равны на поле боя, но с тех пор прошла целая вечность. Теперь он был богат и почти знаменит. Слишком многое изменилось в их отношениях за последние пять лет.
Пикассо расправил воротник, кипенно-белый на фоне его смуглой кожи. Потом он рассеянно наклонился, чтобы погладить Фрику, лежавшую в дальнем конце кровати. Собака радостно завиляла хвостом в ответ на ласку. «Все эти несчастные животные, – подумала Фернанда. – Шерсть, блохи и постоянный лай». Но она терпела все это ради него.
Он застегнул запонки из испанского серебра, холодно блестевшие в свете заходящего солнца. Пикассо редко носил их, и Фернанде не нравилось, когда он одевался так официально. Она видела, как многие женщины смотрят на него… а он в ответ смотрел на них. Они оба хорошо знали эту игру.
Но то, о чем не знаешь, не может причинить боль.
Она наблюдала, как Пикассо кладет серебряный портсигар и деньги в карман брюк. Он выглядел превосходно. Она не понимала, с какой стати ему захотелось отправиться в это пошлое кабаре после всего, что произошло с «Моной Лизой».
Пикассо был настолько рассержен обвинениями в причастности к делу Аполлинера, что Фернанда была уверена: они больше не будут разговаривать друг с другом. Он не торопился прощать тех, кто по какой-либо причине предавал его. Она и впрямь хватила через край со своим последним любовником. Но, так или иначе, теперь все закончилось.
– Давай пойдем куда-нибудь еще, – предложила она, когда Пикассо взял ключ от дома, лежавший на конторке. – Или останемся дома.
– Я ухожу.
– Без меня?
– Si[36].
– Тогда я тоже куда-нибудь пойду, – Фернанда не смогла удержаться от предостерегающего тона. Оскорбленная гордость – мощное оружие. Фернанда чувствовала себя глубоко уязвленной, и темная сторона ее характера призывала отплатить взаимностью. Пикассо уже давно ускользал от нее, и она понимала, что должна играть на опережение. Когда все началось, они были очень молоды. Никто не беспокоился о плате за жилье или делал вид, что его это не беспокоит. К чему они стремились? К славе? К вечной памяти? Богатство имело свои преимущества хотя бы потому, что оно делало жизнь более предсказуемой. Но теперь казалось, будто мир вокруг нее рушится.
– Как хочешь, – он даже не посмотрел на нее. – Тебе лучше знать, что делать.
– Раньше я знала, что делаешь ты.
– Ты так думаешь? – спросил Пикассо. Он небрежно поцеловал ее в щеку и направился к выходу.
…Через некоторое время Фернанда вышла на улицу. Стоял теплый сентябрьский вечер, на бульваре царило оживление. На перекрестке, под изумрудно-зелеными кронами деревьев, находился роскошный маленький бар «Эрмитаж», озаренный золотыми огоньками свеч и газовых фонарей. Высокие олеандры в горшках стояли по обе стороны от входа. Это было одно из их любимых мест, куда они приходили послушать новую музыку и немного выпить. Здесь Фернанда забывала обо всем, что сопутствовало растущей славе и респектабельности.
Она задержалась у входа, не желая входить внутрь в одиночестве. Вскоре появится кто-нибудь из соседей – мужчина, супружеская чета, это не имело значения, – и предложит ей присоединиться к ним в надежде на то, что ее предполагаемый спутник появится позже. В этот час ожидание никогда не бывало долгим. Она огляделась по сторонам, словно кого-то искала. Внутри было тепло, и музыканты играли очередной вариант популярного «Мемфисского блюза».
– Мадам Пикассо?
Фернанда услышала мужской голос, и чьи-то прохладные пальцы прикоснулись к ее плечу. Она обернулась. Это был настоящий сюрприз, нечто совершенно неожиданное.
– Ах, Маркуссис, – она проворковала прозвище, которое дала этому человеку прошлой весной. Маркуссис, дружок той безыскусной девушки. Милая маленькая белошвейка, которая ей понравилась тогда, теперь получила повышение и стала помощницей костюмера, или что-то в этом роде – так говорила Мистангет. Да, та милашка, которая работала в «Мулен Руж»…
…Пикассо сидел на своем обычном месте вместе с Рамоном Пишо. На столе перед ним стоял нетронутый бокал шампанского и бутылка, лежавшая в ведерке со льдом. Огни рампы соблазнительно померкли, и музыканты стали настраивать инструменты перед представлением. Пикассо обычно не пил шампанское – как правило, оно плохо действовало на его желудок, – но владелец «Мулен Руж» Жозеф Оллер прислал ему впечатляющую бутылку марки «Моэт» и настоял на необходимости отметить его освобождение из полиции.
Никто здесь не понимал его. Несмотря на все успехи, Пикассо до сих пор не добился полного признания у надменных французов, даже среди тех, кто возносил ему хвалы. Он с беспокойством огляделся по сторонам. Многие парижане по-прежнему были готовы возложить на него вину за инцидент с «Моной Лизой». Как приятно думать, что простой испанский художник может оказаться причастным к краже самого знаменитого шедевра на свете!
Оркестр заиграл в полную силу. Рокот барабана, подобный раскатам грома, обещал незабываемое зрелище. Ах, это предвкушение! Да, сейчас оно было так же необходимо для него, как дыхание. Пикассо расслабился и почувствовал себя более уверенно.
Когда он увидел девушку, вышедшую на сцену мелкими, осторожными шажками, восхитительно беззащитную в желтом шелковом кимоно, то сразу же отвлекся от всех мыслей. Это была не Мистангет. Между ними не было ничего общего. Это девушка была необыкновенно миниатюрной и изящной, она изысканно, с гордо вздернутым подбородком, безупречно исполняла движения танца. Руки Пикассо бессильно опустились на колени.
Она повернулась, наклонилась и выпрямилась, двигаясь в такт музыке. Свет рампы, падавший на складки кимоно, заставлял алые манжеты блестеть и переливаться. Она идеально знала процедуру танца. Вот она повернулась, снова наклонилась, и ее голубые глаза ярко вспыхнули. Пьяные мужчины вокруг него зашикали и закричали: «Давайте канкан!»
