Зия Самади - Избранное. Том 2
— Не дергайся! Теперь беги не беги — поймают. Одна надежда, что он не выдаст, — подвел итог Гани.
И они стали ждать. Думали, что старик все-таки приведет чериков, уж очень он поспешно удалился.
— Эй, где вы там… — раздался негромкий окрик. Знакомый голос старика на этот раз показался беглецам родным, несущим надежду. Гани и Кусен встрепенулись.
— Здесь, — так же тихо откликнулся Гани.
— Я вам поесть принес. — Старик поставил перед Гани хурджун и добавил: — Загоню овец в кошару, а потом снова приду, — и ушел. Отойдя на некоторое расстояние, крикнул громче:
— Сюда черики не ходят, не бойтесь!
Гани развязал хурджун и вынул оттуда четыре лепешки. Гани с наслаждением вдохнул хлебный запах. Тут же оказалось и мясо, и соль, и сушеные фрукты, а также холодный чай в тыквянке в две пиалы.
— Люди иногда рассказывают о встречах со святыми. Уже не святой ли этот аксакал? — Гани жадно ел, радостно поблескивая глазами.
Беглецы не только утолили голод — поев впервые за много дней привычной с детства пищи, они вроде бы встретились с чем-то родным, почувствовали себя свободно и безбоязненно. Душевные силы снова вернулись к ним. Насытившись, они стали позевывать, а вскоре безмятежно и крепко уснули.
На этот раз их не тревога разбудила, а с трудом добудился новый знакомец, вернувшийся ко рву поздно вечером. Такой спокойный и глубокий сон — это уже лекарство. Оба выспались и чувствовали себя свежими. Их знакомый, оказалось, хорошо понимал их положение — на этот раз он принес для них нужную обувь и одежду — две пары чоруков и кожаные штаны.
— Вы не святой, случаем, ака? — спросил Гани, увидев все это.
— Побойся аллаха, брат, не кощунствуй.
— Кто же вы?
— Такой же бедный страдающий человек, как и вы…
Завязался дружеский разговор — беглецы чувствовали большое расположение и уважение к смелому и доброму человеку, так позаботившемуся о неизвестных ему беглых арестантах. Выяснилось, что их знакомец, хотя и носит седую бороду, вовсе не стар — ему чуть больше сорока. Что говорить, в те времена люди от мучений и невзгод старели рано… Отец Омарнияза был расстрелян по приказу Шэн Шицая за участие в восстании Ходжанияза. Его же самого, как сына врага, на два года бросили в тюрьму в кандалах. Через два года его включили в состав уйгурского отряда, который был послан в карательную экспедицию против казахских повстанцев на Алтае, поднявшихся под предводительством Оспана. Омарнияз, не пожелав обратить оружие против казахских братьев, бежал из чериков, но вернуться к себе на родину, конечно, не мог, и вот уже шесть лет был в батраках у китайца-земледельца. И имя свое изменил — стал теперь называться Гази.
— Так ты мне, оказывается, не старший, а младший брат, — вздохнул Гани.
В тот же вечер с помощью Омарнияза они перебрались в местечко Кеинлик и вблизи него укрылись в пещере. А ближе к ночи Омарнияз привез на ишаке крупного барана и с помощью Кусена здесь же разделал его. Черной шкурой барана плотно обвернули ноги Гани.
— Это тебе поможет, — сказал Омарнияз, а сам стал из камней выкладывать очаг. Кусен тем временем разделал тушу барана и, положив мясо в ведро, подвесил над огнем. Когда мясо сварилось, они напоили Гани горячим бульоном.
— Пей, пей, хоть через силу пей! Тебе нужно хорошенько пропотеть, вся болезнь твоя вместе с потом выйти должна! — уговаривал Гани Омарнияз.
— Эх, брат, да не упрашивай ты меня так. Что пить? Ведро похлебки? Да я без уговоров хоть пять ведер выпью, — шутил начавший обильно потеть Гани. Омарнияз молча укутывал его со всех сторон. Сварили еще одно ведро с мясом и снова Гани выпил бульон. Мяса ему не хотели давать, но Гани выпросил все-таки и съел целую ляжку. После еды он заснул мертвым сном.
— Не надо его будить, пока сам не проснется, — предупредил Кусена Омарнияз и, сказав, что придет завтра к вечеру, удалился.
Наутро и вправду Гани встал бодрым и здоровым — будто родился заново.
— Эй, где еда! — крикнул он Кусену. — Давай сюда, быстрей, а то смотри — я и тебя слопаю!
— На, поешь мяса. Ну уж, если не хватит, можешь и мной закусить, — ответил Кусен.
Они стали прислушиваться к звукам, доносившимся снаружи, словно два охотника.
— Слышишь, как ручей журчит? Как будто кто-то на тамбуре играет, — встал с места Гани.
— Попей чаю, наружу не выходи, ты весь потный, простудишься.
— Хочется мне студеной водицы из этого ручья. Ох, как хочется, — и Гани вышел из пещеры.
Небо было чистым и спокойным, без единого облачка. Стало уже довольно жарко. Да и вода в ручье не казалась очень холодной. Батур, наклонившись к ручью, стал пригоршнями набирать воду и пить из горсти. Но это ему не понравилось, и он лег на берег, припал к потоку губами и стал жадно глотать воду, А потом, не обращая внимания на возгласы и причитания испуганного Кусена, разделся и забрался в ручей. Он лежал в потоке, и прохладные струи обтекали его тело. А Гани все пил и пил.
— Ты что делаешь, жинды?! — кричал Кусен.
— Не бойся. Я не замерзну. Ты посмотри, вон из тех родников течет из одного холодная, а из другого горячая вода. Это целебный источник. Эту воду и пить надо, и купаться в ней. Да раздевайся ты, чего смотришь.
Но Кусен в воду не полез, он с улыбкой смотрел на Гани, который резвился словно мальчишка.
— Эх, будто снова родился! И куда все болезни подевались, а?
Гани вышел на берег и стал одеваться.
— Ну теперь я до Кульджи хоть пешком дойду!
* * *Километрах в десяти-пятнадцати на юг от Урумчи расположен конный завод Мачан. Здесь выращивали породистых коней и овец. Родоначальники этих пород были привезены из Советского Союза. Небольшой этот завод положил начало большому делу собственного породного коневодства в крае. Недалеко от стен этого-то конезавода и залегли Гани и Кусен, поджидая удобный случай. Рассказал им о заводе Омарнияз. Правда, поняв, какие планы возникли у беглецов в связи с его рассказом, Омарнияз просто испугался: эти кони властями высоко ценились и очень береглись, за попытку угнать их могли убить на месте. Омарнияз уговаривал Гани не совершать такого безрассудного поступка, но Гани стоял на своем:
— Коль сяду на одного из коней с этого завода, буду чувствовать себя так, будто оседлал самого Шэн Шицая!
Делать было нечего, Омарнияз проводил их, пожелав удачи…
Сегодня, 12 апреля, отмечался день государственного переворота, и в честь прихода к власти Шэн Шицая на заводе был праздник. Из здания слышались музыка, песни и голоса веселящихся людей.
— Что это они сегодня так разошлись? — удивлялся Гани, выглядывая из укрытия. Он хотел поближе подобраться к стене, как вдруг во дворе раздался визгливый крик: «Амат! Мамат!»
