Элизабет Мотш - Правосудие в Миранже
— Нет, тех, которые стремятся к свободе.
Неужели после заявления, что он не верит в дьявола, иезуит собирается объявить, будто принадлежит к числу нечестивцев, которых Церковь заклеймила позором?
В испытующем взгляде Бенедикта Караш д’Отана, устремленном на судью-инспектора, угадывалась легкая насмешка.
Отвернувшись, Жаспар посмотрел на дом вдовы. Солнечный луч скользнул по окну, в котором голубел кусочек неба, и исчез внутри опустевшего жилища. Ставни на втором этаже остались открытыми.
— Вы позволите мне присесть рядом с вами? — Возле их стола стоял кюре.
Иезуит и судья одновременно кивнули в знак согласия.
Всем известно, что любой человек нуждается в тонизирующем средстве.
— Вы себе ни в чем не отказываете, — заметила мамаша-трактирщица, сметая со стола крошки.
— О! Только изредка.
— Вы правы. И потом, на собранные пожертвования вы можете себе это позволить.
— Ну, не особенно!
Бенедикт в свою очередь посмотрел на дом, стоявший на другой стороне площади.
— Итак, — произнес словоохотливый кюре, — вдову Дюмулен отправили в изгнание. Храни ее Господь. Пусть Всевышний поможет ей начать новую жизнь в новых краях… Бедняжка… — и уже тише добавил, обращаясь к иезуиту: — И знаете, святой отец, всему виной одно — разврат…
Караш д’Отан ответил ему в том же тоне:
— Говорят, для изгнанников это единственный способ, чтобы выжить, святой отец…
Кюре не глядя нащупал стакан с вином и поднес его ко рту. У Данвера вино плескалось на самом дне. Иезуит поискал взглядом трактирщицу и подал ей знак. Его глаза влажно блеснули.
24
С изгнанием Анны Дюмулен и казнью Жанны Бург и Абеля миссия судьи-инспектора закончилась, по его убеждению, полным провалом. Он вернулся в Париж с тяжелым сердцем, переполненным горечью и яростным желанием изобличать судей-самодуров.
Спустя некоторое время он узнал, что судьи из Дижона все же вмешались в дела магистратуры Миранжа. Новость удивила его и принесла облегчение, но вместе с тем вызвала и досаду: все было бы иначе, приди помощь немного раньше. Ла Барелля сместили с поста председателя суда, и он не оказал никакого сопротивления.
Высший суд Дижона счел нужным отметить, что принятию решения о вмешательстве в деятельность провинциального трибунала способствовал исчерпывающий доклад королевского инспектора.
Королевский совет, удовлетворенный полученными результатами, удостоил своего посланника должности члена Высшего суда. Чтобы не остаться в стороне, Высший суд Бургундии также отметил его заслуги, предложив пост председателя судебной коллегии.
Отныне большую часть времени, проводимого на службе, Жаспар Данвер занимался тем, что отклонял постановления о судебном преследовании, отменял приговоры по делам о колдовстве и всячески досаждал судьям на местах, жестко контролируя каждый их шаг. Очень скоро он приобрел среди них репутацию крючкотвора, помешанного на соблюдении духа и буквы закона, и мелочного придиры. Провинциальные суды испытывали по отношению к нему отрицательные эмоции, сравнимые разве что со страхом, который он им внушал. Но упорная борьба с охотой на ведьм все же не могла изгладить из памяти Жаспара все ужасы пережитого им бессилия.
В кулуарах Дворца правосудия он раскланивался с генеральными адвокатами, советниками, судебными исполнителями, председателями судебных коллегий, генеральным прокурором и председателем Высшего суда, чьи голоса нарушали почтительный шепот, сопровождавший привычное мельтешение красных мантий.
Однако за пределами дворца все становились чересчур словоохотливыми, падкими на моду и новые идеи; каждый мечтал построить, если уже не сделал этого, особняк на самой красивой улице города с фронтонами на фасадах, кариатидами и «бургундской капустой» — акантовыми листьями. Жаспар Данвер слушал их, но сам редко вступал в разговоры.
Когда заканчивался рабочий день, Жаспар Данвер торопился домой и запирался в студии, которую устроил в арендованном особняке. Там он со всей страстью отдавался любимому делу — писал акварели на веленевой бумаге и, завершая каждую работу, обрамлял ее тонкой рамкой из золотистой краски. Вскоре должен был увидеть свет его ботанический трактат, посвященный изучению крокусов, известных разновидностей которых с каждым годом становилось все больше и больше (Жаспар гордился, что он лично открыл два новых вида). Настоящим украшением этого труда были его акварельные рисунки, цветные и черно-белые, изображавшие цветы в натуральном виде или в разрезе — от их расцвета до увядания.
Каждое воскресенье он в одиночку ходил собирать травы и не общался ни с кем, кроме старых травниц, которым были ведомы укромные лесные уголки, где встречались редкие растения. Жаспар сторонился торговцев травами, но еще больше — обывателей, среди которых вошло в моду выставлять напоказ свои гербарии в серебряных окладах.
С первого же наброска он погружался в состояние томительной эйфории. Начиная с этого момента, весь мир переставал существовать для него, за исключением тонкого контура на белом листе.
В тишине, наполненной музыкой цветов, летели дни за днями. Созвучно своему названию звонко трещали крокусы. Злаки тянули высокие вибрирующие ноты. Цветки душистого горошка щебетали, как птички. Масличные растения издавали басовитое гудение, а левкои звенели медью труб. «Двадцать тысяч видов цветов на сегодняшний день, — с восхищением думал Жаспар. — А сколько еще неизвестных! Двадцать тысяч плюс два!» Эти новые крокусы с серебристыми лепестками сейчас стояли на каминной полке и словно светились нежным внутренним светом. Примостившийся рядом рябчик выглядел как прелат со своими красными колокольчиками.
Жаспар перевел взгляд на пылающие в очаге поленья. Чтобы огонь в камине не гас, за ним постоянно присматривала служанка, она же управлялась со всем остальным домашним хозяйством.
— Ты чокнулся со своими цветочками, — тихо, но вполне явственно произнес чей-то голос.
Данвер удивленно вскинул брови. Пламя в камине опало, а затем с новой силой взвилось над пышущими жаром поленьями. Среди раскаленных углей что-то блеснуло. Жаспар отвернулся, потом снова посмотрел в огонь и увидел глаз. Глаз Жанны.
На следующий день, прежде чем разложить краски, Жаспар бросил небрежный взгляд в камин, не рассчитывая увидеть там ничего, кроме малиновых углей. Однако глаз был на месте. Старая Жанна почти вежливо поздоровалась.
Она приходила семь вечеров кряду. Они говорили о разных вещах. И она, надо сказать, умело поддерживала беседу. Но иногда Жаспар просил ее помолчать. Извиняясь, он говорил, что за весь день сыт разговорами по горло. И тогда она терпеливо ждала, когда его начнет клонить ко сну. Это было лучшее время для разговоров. Однажды ночью, когда она была особенно в ударе и когда ничто, казалось, не могло ее остановить, Данвер досадливо бросил:
