Елена Арсеньева - Еще одна из дома Романовых
Теперь Александра снова была беременна. Рожать предстояло через два месяца, и она надеялась все это время провести в Ильинском.
Вот уже почти год миновал с тех пор, как Сергей Александрович был назначен московским градоначальником и вместе с Эллой переехал из Петербурга. Сначала Александра, которая долго не могла забыть разговора, подслушанного на черном бале, этому радовалась. С глаз долой – из сердца вон, или, как говорят греки, глаза, которых не видишь, быстро забываются.
Она внимательно, исподтишка наблюдала за мужем – тоскует ли по Элле, хочет ли встретиться с ней. Однако что тут высмотришь? Павел прекрасно владел собой! Если он и тосковал, то никак этого не показывал. Правда, он сразу предложил, чтобы крестным отцом и матерью Машеньки стали Сергей Александрович и Элла, однако Александра и сама понимала, что иначе было невозможно.
Они встретились как добрые друзья и любящие родственники, не более того. Братья бросились друг другу в объятия, потом Павел подошел к Элле. В эту же минуту Сергей шагнул к Александре и крепко расцеловал ее, а потом склонился к малышке, которую та держала на руках, и на несколько мгновений заслонил от нее Эллу и Павла. Александра вдруг подумала, что он сделал это нарочно, но, гневно глянув на зятя, встретила его умиленный, слезой затянутый взор.
– Чудесное, чудесное дитя, – пробормотал он, переводя взгляд с Александры на спящую Машеньку.
– Кто? – невольно засмеялась она.
– Вы обе, – улыбнулся в ответ Сергей. – Мне даже трудно сказать, кого из вас я люблю больше. Вы мне роднее сестры, Александра, а вашу девочку я буду всегда оберегать и охранять, как отец, нет, лучше, чем отец.
– Надеюсь, вам не придется заменять ей родителей, – улыбнулась Александра, – во всяком случае, я очень благодарна.
– Не надейтесь, – почти сурово проговорил Сергей. – Я буду очень требовательным крестным. Я очень часто буду отнимать у вас дочь, чтобы наслаждаться ее присутствием в Ильинском!
– Какой ужас! – расхохоталась Александра, вдруг почувствовав себя с Сергеем так свободно, как не чувствовала никогда раньше. – Я буду отдавать вам девочку в Ильинское добровольно. Но с одним условием: вместе с ней вы заберете и меня, и Павла!
Они еще смеялись, с удовольствием глядя друг на друга, когда подошли Элла и Павел, и Александра вдруг отчетливо почувствовала, что роли переменились: сейчас не она была одинокой, завезенной из каких-то диких краев провинциалкой в присутствии великолепных великих князей, а Элла ощущала себя одинокой рядом с мужем, который восхищался женой и ребенком любимого брата. И в эту минуту Александра пожалела Эллу, потому что прозрела всей душой ее женское одиночество, ее унылое, хотя и внешне блестящее существование, поняла бессмысленность ее красоты, которая обречена на увядание и смерть, в то время как она, Александра, будет вновь и вновь расцветать и возрождаться в своих детях, в своих – и детях Павла.
И она встретила невестку такой ласковой всепрощающей улыбкой, что на глаза у Эллы тоже навернулись слезы, и спустя мгновение они уже все вчетвером утирали глаза, мужья и жены, и только Машенька, которую забрала у Александры подоспевшая няня, не плакала, а смотрела вокруг своими светлыми глазами, не утратившими еще блеклой младенческой голубизны.
С того дня на душу Александры снизошло удивительное спокойствие. Она перестала ревновать, перестала бояться за свое счастье. Она просто закрывала глаза на то, что могло ее огорчить, не прислушивалась к сплетням, не замечала колкостей, отворачивалась, если ей казалось, что Элла и Павел стоят слишком близко, и снисходительно улыбалась, когда ей чудилось слишком уж сладкое, притворное радушие в голосе или манерах Эллы. Она чувствовала себя сильнее этой одинокой и никому не нужной женщины. Да-да, Александра поняла, что хоть Сергей и восхищается красой своей жены, но рядом с ней он не нашел счастья. Этому надменному, высокомерному, порою такому неприятному человеку оказались гораздо нужнее дети, чем избалованная, самовлюбленная, поглощенная своей красотой жена. В его глазах Александра встречала такую чистую, заботливую нежность, с какой на нее смотрел только отец. Она понимала, что Сергей любит ее – как дочь, как сестру, – и любовь эта объясняется не умом или красотой Александры, она отдавала себе отчет в том, что Элла гораздо умнее и красивее ее, – но он почти обожествляет сестру мужа из-за ее материнства.
Как только потеплело, Сергей прислал Павлу письмо с просьбой отпустить Александру в Ильинское, ведь сам он теперь постоянно должен был находиться в Москве. Однако Павел и Александра должны были ехать в Грецию.
Путешествие оказалось удивительно спокойным, море словно бы лазурным маслом было полито. Они заранее отправили родителям Александры письмо и попросили не устраивать в Пирее, куда должен был прийти корабль, никакой пышной встречи, ибо приедут в Афины инкогнито. Они мечтали ну хотя бы ненадолго ощутить легкость и свободу от своих титулов и тех обязанностей, которые этими титулами налагались. Они ощутили себя детьми, которые затеяли некую игру – и все окружающие эту игру поддерживают. Конечно, все в Пирее знали, кто они, однако дружно делали вид, что на набережную сошли самые обычные приезжие, любители греческих красот и античной старины.
К самой набережной примыкал рынок. Это был юсурум – еженедельный пирейский базарчик. Несмотря на раннее утро, здесь уже все было в движении, на площади были навалены грудами арбузы, желтые персики, свежие фиги, охапки зелени, горы рыбы. Александра с восторгом смотрела на картину, которую так давно не видела: на греков в их коленкоровых шароварах и алых куртках, любовалась мальчиками, сидящими на ослах с привешенными с обеих сторон корзинами, полными зелени и плодов, женщинами под черными кружевными покрывалами, разносчиками и торговцами с античными профилями…
Ей чудилось, что она покинула родину не год, а много лет назад. Все казалось особенным: люди, море, воздух, пение птиц… С непостижимым ощущением предстала она перед полуразрушенным жертвенником с надписью по-гречески: «Неведомому богу». Павел спросил, что это значит, и Александра с особенной радостью рассказала ему древнюю легенду о том, как бог Пан разгневался на Афины за то, что его обошли жертвоприношениями во время подготовки к Марафонской битве. От него досталось афинянам много пакостей, и с тех пор – на всякий случай, чтобы еще какого-нибудь бога не забыть! – близ Афин были построены в разных местах жертвенники «Неведомому богу».
Почему-то Александре казалось, что она должна помолиться всем богам своей родины, и ведомым, и неведомым, чтобы благословили ее счастье и ее семью.
