Мари Кордоньер - Сила любви
— Что вы имеете в виду? — растерянно спросила она.
— Я поступил с вами несправедливо и прошу за это прощения, — спокойно объяснил граф. — Простите мне эти и многие другие гнусные подозрения. Я судил поверхностно, не зная вас по-настоящему. Вы не заслужили того, чтобы слишком тщеславный отец принес вас в качестве жертвы на алтарь жадного до удовольствий двора. Я хочу приложить все усилия, на которые способен, чтобы хоть как-то искупить мою вину перед вами.
Разрываясь между чувством бесконечного смущения и желанием защитить своего несправедливо обвиненного отца, Флёр некоторое время подбирала нужные слова и лишь потом прервала молчание.
— Искупить вину? Я не понимаю, о какой вине вы говорите?
— Доказательство вашего преступления, выставляемое герцогиней, состоит в каком-то письме, — продолжал граф начатое объяснение, не отвечая прямо на ее вопрос. — Говорят, что вы пишете письма под диктовку королевы. Наверняка не трудно найти среди них такое, которое можно будет истолковать против вас. Будет сказано, что это письмо вы написали по собственной инициативе за спиной королевы.
— Но как вам пришло в голову…
— Тш-ш-ш! Дайте мне закончить. Мы должны быть едины в наших показаниях. Вам следует утверждать, что письмо, о чем бы ни шла в нем речь, вы написали по моему приказу. Ради всего святого, держите язык в узде. Вы ни о чем не подозревали, вы беспомощны и полны отчаяния! Разыграйте наивную простушку! Настаивайте на том, чтобы ваше дело было доложено королю. Но делайте это только в том случае, если на допросе не будет герцогини…
— Да прекратите же это безумие! — Ожесточение преодолело усталость молодой женщины, и она воинственно выпрямилась, словно собираясь вступить в бой. — Как я могу говорить подобные глупости? Нет ни письма, ни предательства, не может быть и ложных показаний! Вы хотите, что ли, подвергнуться наказанию вместо меня, хотя я и сама невиновна?
— Для того, чтобы добиться вашего освобождения, и того, чтобы вы снова нашли приют в своей семье или у королевы, я готов использовать любое, даже самое нелепое средство!
Шартьер опустился на одно колено около своей супруги, сидевшей на кое-как устроенном ложе, чтобы их глаза оказались на одной высоте. Он нежно убрал с ее лба прядь буйных волос, и Флёр оказалась в плену его светящегося золотым сиянием пристального взгляда. В глубине ее души почему-то поднялась теплая волна, которая сделала ее слабой и безвольной.
— Почему… Почему вы считаете, что должны для меня это сделать? — выдохнула она сдавленным шепотом.
— Потому что не хочу, чтобы с вами случилось что-либо дурное! Потому что мне невыносима мысль, что фаворитка погубит вас.
Флёр вдруг забыла, где она находится. Тюрьма, черные тараканы, холод и тусклый свет отошли на самый край сознания. Ее сердце забилось тяжелыми, замедленными, редкими ударами.
— Откуда же взялось столько внимания к честолюбивой купеческой дочке низкого происхождения, на которой вас заставили жениться против воли? — прошептала она. — Не лучше ли вам сохранить себе лояльность в тех сферах, где уже много лет вы принимались столь благосклонно?
Малое воздушное пространство между ними казалось заполненным грозовой энергией. Околдованная его взглядом, она не замечала, что нервно облизывает кончиком языка сухие губы и что тесно зашнурованная верхняя часть ее костюма для верховой езды поднимается и опускается в ритме тяжелого дыхания.
— Почему? — переспросил Ив де Сен-Тессе так же тихо и беспомощно пожал плечами. — Быть может, потому, что я, к своему собственному изумлению, вдруг обнаружил, что меня уже не интересуют ни ранг вашего отца, ни те средства, с помощью которых ваши предки нажили сказочно богатое состояние, о чем болтают сплетники. Быть может, потому, что я наконец понял, что вы — та самая женщина, которая предназначена для меня небесными звездами. Быть может, потому, что лишь вам дано владеть моим спокойствием, моей гордостью и моим сердцем. Потому, что я уже не могу себе представить жизнь без вас!
Флёр не сознавала, что на ее губах появилась мягкая, едва заметная улыбка, когда она протянула руку и положила палец на чувственные мужские губы, властную силу которых столь хорошо знала. Как давно она уже тосковала по таким его теплым словам, а встречала вместо них лишь высокомерие и насмешку! Теперь ей очень хотелось убедиться в искренности его заверений.
— Кто поручится мне, что вы говорите правду? — выдохнула она. — Где гарантия, что уже завтра не станете меня унижать вашей ледяной надменностью и проклинать всех святых, что связались с супругой, чья кровь недостойна той, которая течет по жилам представителя рода Шартьеров?
Флёр ощущала дрожь его губ под кончиками своих пальцев, а перед ее глазами расплывались жесткие, надменные черты его лица, придвигавшегося к ней все ближе и ближе.
— Вы достойны того, чтобы быть рядом с королем, красивейшая из женщин. Простите бедному увальню, что он из-за своей тупости не сразу это понял.
Последние слова были лишь легким дуновением, опустившимся на ее губы. Флёр не отстранялась. На этот раз не было ничего похожего на прежние насильственные, похотливые нападения в темноте алькова. Никакого бесцеремонного захвата, который представлял собой лишь демонстрацию мужской силы и уже поэтому исключал всякую сердечность.
О нет, этот поцелуй был другим. Он нес в себе неожиданную трепетную сладость. Флёр чувствовала, что он не стал бы ее принуждать, если бы она уклонилась от его поцелуя. Но именно зная это, она так не поступила.
Флёр обвила руками его шею и еще теснее прижалась к его груди, словно каждый вздох и каждая фраза за все время их общения вели именно к этому моменту, когда они наконец смогут отдаться своей любви без недомолвок и ложной гордости. Вот так, на зловонной соломе, в сырой норе темницы, они обрели блаженство, заставившее их забыть, где и при каких обстоятельствах они находятся.
— Тебе нечего бояться, все будет хорошо, — прошептал Шартьер.
— Когда ты меня обнимаешь, я ничего не боюсь, — ответила Флёр, и в ее светящихся весенней зеленью глазах он ощутил воспоминание о том волшебном вечере в Лионе.
— Как ты хороша… Ты — сирена, захватившая меня в плен серебряными локонами… — Тихое журчание его голоса замирало на ее шее, которую он целовал в том месте, где сильно пульсировала жилка. Его пальцы теребили миниатюрные крючки ее верхового костюма, высвобождая ее все больше и больше из одеяния.
Флёр, полная доверия, отдавалась ласкам этих рук. Нежданный и потому особенно чарующий дар его любви и доверия оттеснил на задний план всю окружающую действительность.
