Жюльетта Бенцони - Ловушка для Катрин
– А то, что перед тем как назваться Катрин де Монсальви, я звалась Катрин Легуа, и я – кузина человека, за которого вы хотите отомстить. Его кузина и его жертва, так как я сама бы попросила у вас его голову, если бы мой супруг его не убил.
– Как это может быть? Монсальви, я готов поручиться, были никем для семьи золотых дел мастера, только, может быть… клиентами?
Презрительный оттенок не ускользнул от Катрин, которая не решалась смотреть на Тристана, помня его предостережения о том, что не стоит обнаруживать свое происхождение. Но она была женщиной любящей и решила сделать даже свое происхождение спасением для своего благородного мужа.
Поэтому, когда она посмотрела прямо на Ришмона, в прекрасных глазах не было ни тени смущения, ее взгляд был полон высокомерной гордости.
– Нет, они не были клиентами, они были совсем неизвестными нам людьми, и я сама просила бы у вас виселицы для Легуа. Когда истерзанного Мишеля приволокли на скотобойню, он еще мог спастись и найти убежище в нашем жилище, где я его спрятала. Его выдало предательство служанки. И, несмотря на мои слезы и мольбы, я видела своими собственными глазами – а мне было только тринадцать лет, – как Гийом Легуа поднял тесак мясника, чтобы опустить его на семнадцатилетнего мальчика, у которого не было оружия и которого добила толпа…
Вдохновленная ропотом ужаса и возмущения, поднятым ее словами, она перестала обращаться только к Мишелю де Лаллье и резко обернулась к коннетаблю:
– В тот день, монсеньор, я впервые увидела ту, которая теперь является вашей супругой и кто была тогда герцогиней Гийенской, я видела ее в слезах, на коленях умоляющей своего отца и эту толпу пощадить мальчика, который был ее пажом и которого она любила! Пажа, которого я, девочка без силы и поддержки, чуть не спасла! Если бы она была здесь, мадам де Ришмон первая бы просила вас помиловать брата ее убитого слуги и со всей любовью, на какую она способна, молила бы смягчить вашу суровость.
Бретонский принц отвел взгляд.
– Моя жена… – прошептал он.
– Да, ваша жена! Или вы забыли дуэль в Аррасе, где под королевским гербом Франции Арно де Монсальви принял Божий суд, сражаясь за честь своего принца? Герцогиня Гийенская, которая тогда только что стала вашей невестой, разве она не надела собственноручно свои цвета на копье моего мужа? Вспомните, монсеньор! Ее дружба с нашим домом более давняя, чем ваша!
– Более давняя? Ничего подобного, я впервые встретил Монсальви в Азенкуре и видел его в сражении.
При этих воспоминаниях в душе Ришмона явно разыгралась борьба. Но Катрин это чувствовала, он желал бы проиграть, но не мог себе этого позволить. Право решать принадлежало этому старику в бархатном одеянии гранатового цвета, который задумчиво на нее смотрел.
Она обратила к нему свой призыв и свои мольбы.
– Сир прево, – взмолилась она, – я, Катрин Легуа, прошу вашего правосудия для Гийома Легуа, убийцы моего отца и своего гостя. И поскольку правосудие уже свершилось, я смиренно прошу у вас милости для человека, который стал его орудием.
Старый прево торговцев внимательно смотрел на Катрин, и в глубине его старческих глаз засветилось что-то похожее на гордость с оттенком нежности.
– Так, значит, – произнес он тихо, – вы и есть та маленькая Катрин, которая играла на моих глазах со своими куклами в магазине добряка Гоше в старые времена? Я не знал о его жестокой гибели, тогда меня не было в Париже, я ничего не знал об обстоятельствах его смерти.
– Тогда, мессир… умоляю вас… не допустите еще одной смерти!
Бургундские сеньоры также смотрели на молодую женщину. Не отрывая от нее глаз, Виллье де л'Иль Адан произнес:
– Надо простить, сир коннетабль! Я громко заявляю здесь просьбу именем моего хозяина Филиппа Бургундского, который, будь он с нами, потребовал бы ее во имя справедливости… и рыцарства.
Каменное лицо Ришмона оживилось.
С тонкой улыбкой, не отрывая взгляда от Катрин, Виллье де л'Иль Адан поддел пальцами тяжелую золотую цепь, которая украшала его черный наряд, и поиграл геральдическим барашком.
– Ни для кого не является тайной при дворе Бургундии, какие золотые локоны вдохновили герцога Филиппа на основание этого ордена, который все мы, его верные слуги, почитаем за честь носить, потому что он – символ высшего благородства. Вот почему я прошу о помиловании во имя рыцарства… и потому еще, что уважаю высшее право со стороны госпожи де Монсальви.
Нахмурив брови, Ришмон напряженно размышлял. Пальцы Катрин судорожно сжимали руку Бастарда. И именно к нему неожиданно обратился Ришмон:
– Ваш совет, сир Бастард?
– Конечно же – помиловать! Я пришел только для этого!
– Освободить Монсальви, – вкрикнул с жаром Рено де Рокморель, – и в путь! Нас ждут дома!
Этот светловолосый гигант не сомневался, что суд окончен и решение принято, оставалось только бежать к Бастилии, чтобы освободить мессира Арно.
Но Ришмон был другого мнения.
– Минуту, сир рыцарь! Мэтр Мишель де Лаллье еще не вынес свой вердикт. Итак, сир прево, что вы решили? Капитан де Монсальви должен жить или умереть?
– Жить, монсеньор, с вашего разрешения. Я обращусь к народу сегодня же вечером и скажу, что сам предложил освободить вас от вашего слова, монсеньор, и прошу милости виновному. Перед тем как вас покинуть и если вы мне разрешите, я бы хотел сказать, мадам, что я счастлив тем, что узнал вас… и горд, что парижская девочка стала такой знатной и прекрасной дамой! Могу я попросить вашу руку?
Поддавшись внезапному порыву, Катрин подставила щеку и горячо обняла старика.
– Спасибо, сеньор прево! Спасибо от всего сердца! Я вас не забуду и буду молить за вас Бога.
Мишель де Лаллье удалился по тенистой аллее сада, сопровождаемый овернцами, Жаном де Ротренаном и двумя бургундскими сеньорами, приветствовавшими ее столь же почтительно, как если бы она еще царила в сердце ее великого герцога Запада, Ришмон осторожно оторвал руку Катрин от руки Бастарда и привлек к себе на каменную скамью.
– А теперь сядьте подле меня, теперь, когда вы победили, моя прекрасная воительница, и дайте мне на вас насмотреться! Боже, как вы красивы, Катрин! Честное слово, если бы я не любил так сильно мою нежную супругу, я бы влюбился в вас! – В голосе Ришмона звучала неподдельная искренность.
– Мессир! Когда я смогу увидеть своего мужа? – робко спросила Ришмона Катрин, залившись краской, которая вызвала улыбку бретонского принца.
– Очень скоро! Ротренан ушел за ним, а Бастилия недалеко! Бедняжка, да у меня не хватило бы духа вас здесь удерживать, заставлять терпеть мои ухаживания, когда я знаю, что вы дрожите от нетерпения видеть его! Но я хочу доставить себе удовольствие соединить вас. Мне кажется, у меня есть полное право на вознаграждение!
