Жюльетта Бенцони - Ловушка для Катрин
– Не делайте вида, что не знаете о них, монсеньор. Я вижу здесь мессира Эрмита, который наверняка не забыл упомянуть об обстоятельствах моего приезда. Но если вы настаиваете, чтобы я назвала их сама, то извольте. Я заявляю, что моим близким, моей земле, моему городу и мне самой причинили зло! Я жалуюсь на то, что, пользуясь отсутствием моего супруга и его лучших рыцарей, Беро д'Апшье и его сыновья осадили Монсальви, который, быть может, в этот час уже пал и вопиет о своих страданиях небу! Я жалуюсь на то, что не добилась никакой помощи ни от магистрата Орийяка, ни от епископа, поскольку они боятся нападения Вилла-Андрадо, ни от вашего бальи из Монтаня, который предпочитает совершать паломничество в компании своей супруги вместо того, чтобы заниматься делом, как ему велит долг! Я также жалуюсь на то, что наш хозяин брошен в тюрьму, тот, без которого я и мои люди обречены на несчастья и безвозвратно погибнут!
Едва только новость об опасности, угрожающей городу Монсальви, достигла ушей Рокморелей и их друзей, они немедленно покинули свое укромное место, где явно чувствовали себя непривычно.
Это было похоже на настоящее нашествие. В одно мгновение фруктовый сад наполнился страшным шумом и гамом; Катрин и Бастарду, находившемуся рядом с ней как бы в подтверждение своего покровительства, казалось, что их окружило грозное огнедышащее полчище.
– Совершено нападение на Монсальви! Вы это знаете со вчерашнего дня, монсеньор, а мы, сыновья этой земли, до сих пор ничего не знали! – возмутился Рено де Рокморель. – Чем мы здесь занимаемся? Сокрушаемся по поводу заслуженной смерти одного подлеца, когда сотни мужчин, женщин и детей находятся в смертельной опасности! И стоило ли вырывать Париж у англичан, если одновременно вы отдаете на разграбление остальную часть страны? Верните нам Монсальви, сир коннетабль! Верните нам нашего командира и дайте нам уехать! Мы потеряли слишком много времени!
Коннетабль поднял руку, чтобы унять шум.
– Спокойствие, господа! Поверьте мне, что я с болью и гневом узнал о том, что происходит в Верхней Оверни, и, как только будет возможно, пошлю помощь…
– Как только будет возможно? – возразил Фабрефор. – Другими словами, тогда, когда люди найдут свою смерть в стенах Монсальви и Беро д'Апшье успеет там надежно обосноваться! Кроме того, вы слышали, что сказала госпожа Катрин? Кастилец в Сен-Пурсене, и люди Орийяка боятся его появления. Какое нам дело до Парижа, если по возвращении мы найдем наши замки занятыми, наши деревни сожженными, а наших женщин подвергшимися насилию? Мы не останемся здесь ни на одну минуту!
– Тогда уезжайте! Я вас не держу.
– Мы так и сделаем, – быстро ответил Рокморель, – но не одни! Нам нужен Арно де Монсальви, и, если нужно силой вырвать его из вашей Бастилии, мы пойдем и на это! Вам придется идти в рукопашную против ваших собственных отрядов, сир коннетабль!
– Вы болеете только за ваши собственные интересы! – крикнул Ришмон. – Вы забываете, что в завоеванном городе правосудие должно быть более жестким и непримиримым, чем где бы то ни было. Сир де Монсальви это знал и тем не менее не принял к сведению. Вы что же, забыли, что я дал слово?
– Ваше слово не стоит головы Арно де Монсальви, – бросила Катрин в бешенстве.
Но, видя, как Ришмон побледнел и отступил, как от удара, она бросилась на колени.
– Простите меня! – вскричала она. – Я как безумная с тех пор, как узнала об опасности, которой подвергается мой муж…
Тут вмешался прево торговцев. Легко поклонившись той, которой он собирался возразить, Мишель де Лаллье вздохнул:
– К несчастью, мадам, парижский люд еще не знает монсеньора коннетабля де Ришмона. Воспоминания, которые парижане сохранили о коннетабле д'Арманьяке, не очень приятны. Именно поэтому город сдался своему исконному хозяину – Карлу Французскому, да хранит его Господь в добром здравии, но как он будет реагировать, если представляющий короля человек обходит законы? Слово принца было дано мне – прево торговцев и моим эшевенам. Я не имею права его возвращать, я должен реагировать на жалобу вдовы Легуа. Вы знатная и благородная дама, и для вас маленькие люди так мало значат… Парижане не поймут коннетабля, если он отменит свое решение.
Катрин посмотрела на старика, потом на всех присутствующих. Она увидела также дрожащих от гнева овернцев, чьи руки уже нащупывали на боку эфесы шпаг или кинжалов. Она поняла, что через секунду все решится.
Если Арно будет принесен в жертву душам предков Гийома Легуа, этот сад обагрится кровью, а там, в Оверни, поднимется восстание, которое охватит горы со стремительностью лесного пожара. Она не могла избежать этой драмы и спасти Арно, не пренебрегая своей гордостью и не признавшись, кто она на самом деле. Старый прево не вернет слово Ришмону и госпоже де Монсальви, но он вернет его, возможно, Катрин Легуа.
Одним жестом она заставила замолчать своих друзей, громко выражавших свой гнев и неодобрение, и повернулась к Мишелю де Лаллье:
– Мессир, вам неизвестна одна вещь. Ведь в то время, о котором вы говорили, я, как вы изволили мягко выразиться, не «получала нежное воспитание» в каком-нибудь замке. Я была в Париже, мессир, в страшные времена Кабоша, я даже была на Мосту Менял в ту ночь, когда Гийом Легуа убивал Мишеля де Монсальви, и его кровь забрызгала мое детское платье. Всем моим друзьям, присутствующим здесь, которые меня хорошо знают, известно, что Арно де Монсальви в моем лице взял в жены вдову Гарена де Бразена, интенданта финансов Бургундии. Но в Бургундии знают, что Гарен де Бразен женился по приказу герцога Филиппа на племяннице дижонского нотабля, который был простым буржуа. Не правда ли, мессир де Тернан, вам это известно?
Услышав прямое обращение, бургундский сеньор вышел из своего безмятежного состояния и посмотрел на молодую женщину.
– Да, действительно я слышал об этом. Герцог Филипп, мой повелитель, воспылав страстью к молодой девушке… и это легко поймет каждый, видя вас, мадам, вынудил, как говорили, интенданта финансов жениться на племяннице суконщика, если не ошибаюсь?
– Ваша память вам не изменила, мессир. Мой дядя Матье Готрен действительно и поныне занимается торговлей тканями. Он принял мою мать, сестру и меня, когда нам пришлось бежать из Парижа от Кабоша. Таким образом, я не прибыла из благородного, затерянного в деревенской глуши замка, мессир де Лаллье, – я родилась в Париже, на Мосту Менял, и вы, может быть, помните моего отца, золотых дел мастера Гоше Легуа, делавшего вам такие красивые кувшины…
Старый прево и коннетабль вздрогнули одновременно.
– Легуа? – проговорил последний. – Что это значит?
