Элизабет Чедвик - Победитель, или В плену любви
— Я однажды стащил полную фляжку джина и нахлестался так, что три дня не мог очнуться. А потом меня выпороли за воровство.
— О, — сказала она, загораясь пониманием. — Так вот откуда рубцы, которые я почувствовала на вашей спине.
Александр вовсе не стремился продемонстрировать плечи или даже руки, на которых оставались неизгладимые знаки, и обронил, надеясь отговорить Сару:
— Это было давным-давно.
Но Сару было не так-то просто отговорить. Блеснув глазами, она отставила кубок, встала рядышком на колени, так что острия грудей выглядывали из обрамления пышных золотистых волос.
— Кто-то очень любил поиграть плетью. — И ее руки заскользили по плечам, нащупывая самые верхние шрамы.
Александра и привлекали, и отталкивали сладкие интонации, прорезавшиеся в ее взволнованном голосе.
— Вам это не следует знать, леди, — ответил он, отстраняя ее руки.
— Но я бы хотела…
Александр разыскал рубашку и быстро надел. Игра зашла слишком далеко, гладишь, через минуту перестанет быть игрою.
Снаружи — а был еще светлый вечер, — донесся стук кованых копыт по утрамбованной земле внутреннего дворика. Кто-то небрежно посвистел, а затем в ставни резко стукнул небольшой камешек.
— Сара! Сара! Отворяй! — прокричал грубый голос.
— Принесла нелегкая! — тихо вскрикнула Сара и, спрыгнув с кровати, замерла у закрытых ставень.
Еще один камешек ударился в дерево — уже посильнее, — и упал оземь.
— Сара! Ты что, девка, не слышишь? Открывай!
— Кто это? — спросил Александр, надевая все остальное. Расслабленная леность сменилась дрожью напряжения.
— Гаон, капитан стражи. Он иногда заглядывает, чтобы… удостовериться, что со мною все в порядке, — ответила она и обронила еще одно проклятие.
— Ну так и скажите, что все в порядке.
Она бросила через плечо колючий взгляд и прикрикнула бесцеремонно:
— Не валяй дурака. Одевайся побыстрее. — И, накинув ночную рубашку, распахнула ставни и выглянула. — О, Гаон, я не ожидала вас в столь поздний час!
В ее тоне был не только упрек, но и туманный намек на продолжительную близкую связь.
Ошеломленный, Александр стал одеваться еще быстрее, смутно осознавая, что попал в ситуацию, о которой не раз и не два распевал в похабных куплетах у лагерного костра.
Мужчина за окном сказал нечто неразборчивое, но Сара, видимо, поняла и ответила воркующим смешком. Затем она прикрыла ставни и вернулась в комнату.
Александр, надевая башмаки, спросил:
— Ваш любовник?
С прекрасной сноровкой она поправила разбросанные подушки и расправила смятые простыни.
— Один из них.
— Один из них? — переспросил Александр, еще не избавленный от иллюзий о супружеской верности, вдовьем трауре и так далее.
— Как не брать, что Бог дает? — со смешком ответила она. — Мой-то муженек в свое время не упускал возможности поваляться на сеновале с кем ни попадя… Да и Гаон, и вы — точно так же. Так почему мне надо лишать себя того, что нравится?
Она взяла кубок, из которого он отпил лишь полглотка, осторожно слила джин в бутылку и краем его плаща насухо вытерла кубок изнутри. А затем подтолкнула Александра к выходу.
— Пойдем скорее, а то он начнет задумываться, почему это я не отпираю.
Она провела смущенного Александра через неосвещенный главный зал, а оттуда в закрытую на ночь лавку. Посреди лавки в полу был большой люк. Сара ухватилась за железное кольцо, поднята крышку и показала на деревянную лестницу, ведущую в винный погреб.
— Подождите здесь, пока опасность не пройдет, — и подтолкнула. — Поспешите же.
Сгоряча Александр поддался ее настойчивости и, только когда она опустила люк — как крышку капкана захлопнула, оставляя его в пропахшей плесенью темноте, начал немного паниковать.
Выпрямиться он не мог: подвал был на добрый фут ниже его роста. Сразу возле входа нечто висело на бечевках; что именно, можно было догадаться только на ощупь. Вот несколько палок колбас; надрезанный окорок; связки трав; два шершавых шара сычуга. А это… цыпленок, уже ощипанный для завтрашнего обеда. Кожа скользкая и холодная; Александр отдернул руку, вскрикнув от отвращения.
Погреб заканчивался рядом пыльных бочек. Наткнувшись на них, Александр почувствовал слабость, опустился на присыпанный песком пол и сел, поджав коленки к груди.
Еще бы веревки, раздирающие кожу на запястьях, — и получилось бы нечто вроде заточения в подземелье Кранвелла… Нет, не аналогия — опять явный кошмар, даже еще более мощный — по контрасту с удовольствием, предшествовавшим ему. Наказание за грехи, которые он успел совершить, но не успел покаяться. Хлещи, как любишь, люби, как хлещешь…
На какое-то время он совсем потерял голову от ужаса. Безумный страх переполнял все естество, туманил сознание, и вот уже он готов был увидеть перед собою брата Алкмунда с бичом в руке.
— Нет! — заорал Александр.
Крик отразился от сводов и прилетел эхом к губам. Казалось, воздух дрожал, подстегивая приступ клаустрофобии. Что хуже — оставаться заточенным в этой ужасной тьме или рискнуть выскочить и схлестнуться с капитаном в смертельной схватке?
Свистящий звук собственного дыхания, мелкого и частого, раздирал уши.
— Думай, — приказал он себе. — Во имя Христово, слушай разума, а не плоти…
Он вцепился в свои кудри и разразился проклятьями. Помогло — во всяком случае, сил хватило, чтобы подняться.
Усилием воли заставляя себя дышать глубже и размереннее, он провел ладонями по своду. Подвал винной лавки, а не тюрьма. И люк не закрыт. Западня не захлопнулась. Ничего не удерживает, разве что нежелание встречаться с гостем Сары.
Александр пробрался к лестнице, нащупал нижнюю перекладину и осторожно встал на нее. Сверху не доносилось ни голоса, ни звука шагов. Он поднялся к люку и толкнул его ладонью. Крышка не шелохнулась: секундная паника вновь нахлынула — капкан, тюрьма, и брат Алкмунд выползает из мрака и вот-вот схватит…
Сцепив зубы, Александр приложился всем предплечьем и поднажал что было силы. Крышка поддалась, да что поддалась — распахнулась и с размаху хрястнула о пол. Звук был такой, что мог перебудить всех в доме.
Александр, ощущая, как прилипла рубашка к потной спине, быстро выбрался из подвала.
Тихо; он быстро прошел в центральный зал. В свете ночной свечи, горящей на железном подсвечнике, он разглядел пожилую служанку Сары. Та приподнялась на ложе, устланном соломой, и молча уставилась на него. Александр двинулся к внутренней лесенке, ведущей к входной двери; служанка с неодобрением покачала головой, но не произнесла ни слова.
