Элоиза Джеймс - Роман на Рождество
– А вы посоветовались с Поппи? – спросил он однажды, когда леди Флора сообщила, что собралась менять портьеры в маленькой гостиной в восточной части дома на более яркие.
– Поппи? – переспросила почтенная дама с таким испугом, как будто Флетч упомянул самого короля Георга. – Разумеется, нет.
И она удалилась с таким видом, словно ей только что явился призрак дочери.
Неудивительно, что ее поведение казалось герцогу очень странным.
Сам он не видел жены уже несколько месяцев. Занятый самоутверждением в качестве члена палаты лордов, он не искал с ней встреч специально, но бывал на каждом достойном внимания вечере, на каждом приеме, где должна была быть и Поппи, однако они ни разу не встретилась. Похоже, она по-прежнему жила у Джеммы… А может быть, и нет. В общем, Флетчер ничего точно не знал – слухи о ней до него не доходили.
Лишь однажды он получил осторожное письмо от своего банкира, извещавшее об открытии в банке отдельного счета ее светлости. Разумеется, Флетч тотчас распорядился перевести на этот счет кругленькую сумму, полагая, что таков долг каждого джентльмена, покинутого женой. Вообще-то никого из его друзей жены не бросали, но он чувствовал, что правила приличий требуют от него материально поддержать беглянку.
Перед ним со всей настоятельностью встал вопрос – как жить дальше? Он знал: Поппи уверена, что он не отказывает себе в дамском обществе. Но на деле все было иначе – Флетч проводил большую часть времени в палате лордов, обуреваемый стремлением не только сделать себе имя, но и добиться изменений в правительстве, обеспечить лучшее будущее для всей страны.
А его жена в это время пребывала в уверенности, что он резвится с куртизанками, и ее это нисколько не волновало…
Мысль о безразличии жены была особенно мучительной.
Действительно, с какой стати Поппи беспокоиться? Ведь ей никогда не нравились любовные игры, и, бросив его, она ясно дала понять, что никогда его не любила.
Так зачем ему волноваться о том, где она и что с ней?
Как раз сегодня Фокс пригласил его пообедать у миссис Армистед – говорили, там весьма сговорчивые красотки.
Но нет, лучше об этом не думать…
Глава 25
В полутьме герцогская спальня выглядела так, словно от внешнего мира ее отделяли не стены, а серебристые потоки водопада. В середине просторной комнаты, освещенной лишь несколькими свечами, высилась роскошная кровать, вся в нежно-серых шелках, расшитых синими колокольчиками.
Вильерс лежал на подушках, мертвенно-бледный, невероятно худой. У него всегда было бледное лицо и впалые щеки, из-за чего когда-то Мей даже объявила, что он «волнующе красив», и Шарлотта посчитала это мнение справедливым. Но сейчас его бледная кожа приобрела мертвенный оттенок, истончилась и стала почти прозрачной. Когда больной приветствовал гостью слабым взмахом руки, Шарлотта заметила его исхудавшие пальцы с выпиравшими костяшками. От жалости у нее перехватило дыхание.
– Окажите мне честь, присаживайтесь, – пригласил герцог. – Благодарю вас за визит.
Слуга проворно поставил для посетительницы стул, и она села, ожидая продолжения разговора.
Но Вильерс молчал и только смотрел на гостью. Под его пристальным взглядом она особенно остро почувствовала, что выглядит далеко не лучшим образом, – с растрепанными волосами, покрасневшими от ветра щеками, в убогом платье со скучной оборкой по подолу. В комнате явственно ощущался запах мяты и лимона.
– Что я могу для вас сделать, ваша светлость? – спросила Шарлотта спокойно и негромко, как и подобает у постели умирающего.
– Боюсь, что ничего, – отозвался герцог.
Удивительно, но он говорил совсем не так, как в представлении Шарлотты должны разговаривать умирающие, – в его голосе ощущались интерес и некоторая усталость. И девушка отважилась еще раз взглянуть на больного.
Он снова закрыл глаза – ей показалось, что болезнь сделала его еще красивее, чем раньше: ресницы по контрасту с очень бледными щеками казались почти черными и изумительно длинными.
– Уверена, что могла бы что-то для вас сделать, раз вы написали мне письмо, – сказала Шарлотта.
– Вот как? Я написал вам?
Неужели он забыл о письме? Уязвленной Шарлотте захотелось сейчас же уйти.
– Прошу меня простить, ваша светлость. Письмо, наверное, попало ко мне по ошибке, – пробормотала она, вставая.
– Пожалуйста, останьтесь, – поспешно сказал герцог. – Извините меня. Я действительно вам написал, теперь припоминаю.
Она подчинилась, размышляя, что еще сказать умирающему.
– О чем вы думаете? – спросил Вильерс.
– Если вы действительно послали это письмо мне, то почему написали, что скучаете по Бенджамину, хотя в действительности имели в виду Барнаби?
– Барнаби? Я не знаю никакого Барнаби. Я имел в виду именно Бенджамина, герцога Берроуза. Признаться, на самом деле я хотел отослать письмо вдове Бенджамина, но каким-то образом адресовал его вам. К вечеру меня начинает лихорадить, рассудок совершенно затуманивается, к тому же тут слишком много «Б» – Барнаби, Бенджамин, Берроуз, не говоря уже о Бомоне. Мы ведь встречались с вами у герцогини Бомон, не правда ли?
– Да, и я с радостью доставлю герцогине вашу записку, если пожелаете. Я постараюсь не утомлять вас и быстро запишу все, что вы сочтете нужным сообщить герцогине. Вы позволите послать слугу за писчей бумагой?
– Вы – та самая молодая особа, за которой приударил Бомон? – неожиданно спросил Вильерс. – Лорд Траш как-то написал, а потом и рассказал, что вы переработали одну из парламентских речей герцога, и, по мнению Траша, от переработки речь только выиграла.
– Это трудно назвать переработкой, – ответила Шарлотта, медленно заливаясь румянцем. – Просто я подала его светлости идею, как лучше построить выступление.
– Оставьте, пожалуйста, все эти «ваши светлости», – недовольно скривился Вильерс. – Мой слуга, конечно, сказал вам, что я умираю?
Шарлотта открыла рот – так удивил ее неожиданный поворот в их беседе.
– Да вы и сами сейчас похожи на рыбу, выброшенную на берег, – съязвил больной. – Знаете, что меня удивляет? Что на пороге смерти я не стал более милосердным и снисходительным к людям, чем раньше. Я не испытываю совершенно никакого желания предаться воле Всевышнего и творить добрые дела. Мои доктора уже многие недели твердят, что я не жилец, но мне до сих пор не довелось услышать никаких ангельских песнопений.
– Мне кажется, вы с большим доверием относитесь к мнению врачей, – заметила Шарлотта.
– Мой доктор будет чрезвычайно сконфужен, если я вдруг задержусь на этом свете, – ответил герцог со слабой улыбкой. – Он убежден – если врач заключил, что больной преодолеет недуг, то больной обязан выжить, в противном же случае он обязан умереть.
