Янтарный след - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Он кивнул на жертвенник. Я обернулась и увидела то, что не заметила раньше. Там лежало золотое ожерелье невероятно тонкой работы. Его составляли два золотым обруча, расположенных один над другим, а пространство между ними было заполнено тоже золотым сквозным узором. В самой середине сидел, скрестив ноги, какой-то мужчина с длинными волосами и бородой, а по сторонам от него люди с волчьими головами боролись с драконами. Золотые фигурки были усажены небольшими камешками бирюзы, а по обручам, обрамляя фигурки сверху и снизу, шли два ряда мелких гранатов, будто капли крови.
Я только ахнула при виде такой красоты и подошла к жертвеннику.
– Где же ты это раздобыл?
– На юге, в Серкланде. Моя мать хотела, чтобы я оставил это для моей будущей жены, а я говорил: мне не видать хорошей жены, если я не заслужу благосклонности Фрейи, поэтому ожерелье нужно поднести ей. Но теперь я думаю… может, ты захочешь его принять?
Он спросил это с робостью, будто сомневался, достоин ли меня такой дар.
Я взяла ожерелье, осмотрела, не веря своим глазам. В Серкланде или нет, но думаю, сделали его руки двергов.
– Не знаю, что это за человек, – стоя у меня за плечом, Од кивнул на сидящего мужчину в середине ожерелья.
Я ощущала, как его взгляд скользит по моим плечам, как бьется его сердце. Его дыхание теплом касалось моих волос.
– Думаю, это Имир сидит среди небесного свода, – я улыбнулась, расстегнула хитрую застежку, положила ожерелье себе на шею и попросила: – Застегни.
Он стал застегивать, стараясь вставить шпеньки хитрой застежки в пазы, руки у него дрожали. Его страстное волнение пронизывало меня теплом и блаженством. Цветы сон-травы стремительно поднимались и раскрывались ало-багряными звездами вокруг нас, словно вся поляна у жертвенника залита кровью.
Потом я обернулась и взглянула ему в глаза. От таких глаз способна пропасть даже я – в них суровость и нежность, сила желания и слабость перед моей красотой. Грудь его вздымалась от волнения. Я улыбнулась, обвила руками его крепкую шею и поцеловала его. Он жадно обхватил меня руками, прижал к себе… и в этот миг я исчезла. Я растаяла, испарилась прямо из его объятий, хоть он и обнимал меня так крепко, как только мог. Так исчезает всякая мечта, когда пытаешься ее схватить, – Од ведь всего лишь человек. Но в тот краткий миг, когда соприкоснулись наши губы, вся его кровь вскипела от наслаждения. Он не будет знать, примерещилась ли ему эта встреча в роще, была ли на самом деле, но навсегда запомнит эту вспышку света внутри, что сулила невиданное блаженство, но погасла, как падучая звезда.
Теперь он навеки мой. Самую пылкую любовь сотни других женщин он не задумываясь отдаст за еще один мой поцелуй. Только обо мне он теперь будет думать, мой ласковый взгляд будет заполнять его душу. Эти мгновения, пока я была рядом, станут для него не просто самыми счастливыми – станут единственными настоящими мгновениями жизни.
– Если захочешь меня увидеть – положи цветок сон-травы в изголовье, когда ляжешь спать, – шепнула я ему в ухо, и он услышал меня, хотя видеть уже не мог. – Только смотри – больше не обожгись!
* * *
Разумеется, в Асгарде заметили мое новое украшение в тот же миг, как я вернулась из рощи. Все богини и даже иные из мужчин собрались, окружили меня, стали рассматривать его и ахать от восторга и зависти. Не обошлось и без ядовитых шуток, но меня они не смутили.
– Опять Фрейя побывала у двергов! – Сага почему-то думает, что привычка повторять за Фригг делает ее остроумной. – И опять с обновкой!
– Это скольких же двергов ты поцеловала? – ехидно спросила Гевьюн.
– Только одного! – гордо ответила я. – Это был самый старый, самый косматый, самый закопченный, самый воняющий горячим железом и каменной пылью, самый отвратительный из черных карлов, но это чудесное ожерелье он охотно отдал мне всего лишь за один мимолетный поцелуй! Нелегко было в гуще его бородищи найти место, куда поцеловать, но дело того стоило!
Я смеялась, мысленно сравнивая это описание с тем обликом Ода, что я так хорошо помнила – молодого, прекрасного, с его пристальным взглядом и теплым свежим запахом, от которого у женщины сладко сводит живот. Да если мои завистницы перецелуют всех двергов Свартальвхейма, им не получить за это и капли такого счастья! И пусть болтают что хотят.
С тех пор я нередко думала об Оде сыне Торстейна. Послушав моего совета, он высушил один из тех багряно-алых цветков сон-травы, зашил в маленький мешочек и все время носил на груди, а ночью клал в изголовье. Я посещала его сны – в том облике, какой он запомнил. Во сне я забирала его с дружинной стоянки возле кораблей и переносила в какое-нибудь укромное тихое место… В этих снах сбывались все его мечты, так что пробуждение каждый раз казалось ему несчастьем. В то время мой брат был занят своей великаншей Герд, белой звездой Ётунхейма, даже Один отправился в какое-то из своих бесконечных странствий, и никто меня не отвлекал. Я привязалась к Оду, и наши встречи доставляли мне такое же удовольствие, как и ему. Я стала следить за бегом времени в Мидгарде, стараясь не сбиться со счета дней – ведь если я упущу это из виду, то мой возлюбленный успеет состариться или впасть в отчаяние от мысли, что я разлюбила его, а я всего лишь позабыла, что для него время идет куда быстрее, чем для меня. Он так и не понял пока, кто я такая, и считал меня девой светлых альвов. Он называл меня Госпожой Сон-Травы – другого моего имени он не знал.
Лето кончалось, и Од собирался возвращаться домой из похода. Я не хотела потерять его и оплетала оберегающими чарами, так что он даже ни разу не был ранен в это лето, хотя сражался не раз. Однажды я услышала призыв – мощный, страстный, полный отчаяния. Это был он. Я обернулась…
На равнине у моря кипела битва. Рядом виднелись корабли – должно быть, на дружину Ода напали, когда он уже собирался отплыть. Каменистая равнина была усеяла телами мертвых и раненых. Еще виден был
