Жюльетта Бенцони - Констанция. Книга вторая
Марсель бережно взял на руки полуживую Констанцию и осторожно внес в теплоту дома. Девушка была бледна. Ее губы приоткрылись, и с них слетал едва слышный стон, похожий на шелест ветра в траве.
— Что с ней? — Этель склонилась над Констанцией. — Неси ее наверх, положи на мою постель.
Лилиан суетливо принялась помогать матери, расправляя постель.
Наконец, Констанция была уложена, и Этель с нескрываемым удивлением посмотрела на нее.
— Так вот она какая, Констанция Реньяр!
Но в голосе Этель не было ни малейшей вражды, она говорила этоспокойно и немного печально.
А губы Констанции вновь дрогнули, девушка пыталась улыбнуться, но вместо улыбки с ее губ сорвался стон.
Если Этель смотрела на девушку спокойно, то Лилиан рассматривала ее с нескрываемым интересом, поражаясь ее красоте.
— Да, она очень красива, Филипп, — обратилась она к брату, а тот вместо ответа только беспомощно развел руками, дескать, ну что ж поделаешь, сестра, если моя невеста так хороша собой.
А Марсель даже причмокнул языком, рассматривая точеный профиль Констанции.
— Да ты, племянник, смотрю, не промах и ведешь себя как настоящий мужчина. Даже смог выкрасть свою любимую из стана врагов! Правда, ты вряд ли задумывался о последствиях.
— Но ведь ей грозила смерть! — с горечью произнес Филипп. — Они могли ее убить, уничтожить, ведь они не люди, а звери!
— Я знаю Реньяров давно, — сказала Этель, — они могли сделатьс ней все что угодно только за то, что она осмелилась не подчиниться воле Виктора Реньяра.
— Да, да, мама, ты права, — воскликнул Филипп, обнимая мать заплечи, — и ты, Лилиан, и ты, мама, вы должны заботиться о Констанции, ведь я ее люблю.
— Она будет мне как дочь, — сказала Этель.
— А мне как сестра, — добавила Лилиан.
— Ну а мне тогда ничего не остается, как считать ее своей племянницей.
Я напою ее сейчас отваром из трав, — сказала Лилиан.
— Нет-нет, дочь, погоди, лучше сперва ей дать горячего вина, оно укрепит ей силы и придаст бодрости.
— Я бы тоже не отказался сейчас от чашки горячего вина, — сказал Филипп.
И только сейчас все заметили, что Филипп стоит промокший до нитки, а с него ручьем течет на пол вода.
— Брат, скорее переодевайся, не медли, а то можешь простудиться и заболеть.
— Нет, я теперь не заболею, не беспокойся, Лилиан. Но онпокорился и принялся стаскивать мокрую одежду.А Марсель Бланше стоял, прислонясь спиной к стене, и неотрывно смотрел на лежащую на постели девушку. На его губах блуждала странная улыбка. Он явно завидовал своему племяннику и самое главное, даже не пытался этого скрыть, настолько он был прямым и честным человеком.
— Скорее, Лилиан! Потом развесишь мокрую одежду у очага, а сейчас согрей вина, дай Филиппу, а я отнесу и напою Констанцию.
— Согрей и на меня, — предложил Марсель своей племяннице.Та согласно закивала.
— Я согрею целый котелок, насыплю туда пряностей и плесну немного рому.
— Делай, как знаешь, — сказал Филипп, — только поскорее, я уженачинаю дрожать.
И вскоре дом Абинье наполнился ароматом. Вся семья сидела застолом и перед каждым дымилась большая чашка.
— Ты счастлив? — шепотом спросила Лилиан Филиппа.
Тот вместо ответа взял руку сестры и крепко сжал.
— Можешь не отвечать, по твоему лицу все видно, — Лилиан улыбнулась, а вот лицо Филиппа стало суровым.
— Ты думаешь о том, как будешь защищать свою возлюбленную? — прочел мысль Филиппа Марсель.
— Я думаю о том, что нам всем вместе придется защищаться и думаю, сделать это будет нелегко.
— Племянник, нас двое, и мы умеем стрелять. Мы сумеем постоять за себя.
— Вы забыли и обо мне, — вдруг сказала Этель, — ведь когда-то мой Робер научил и меня стрелять и это получалось у меня неплохо.
Марсель с уважением посмотрел на свою сестру.
Дождь кончился так же неожиданно, как и начался. Утром засветило яркое солнце, но оно не радовало Виктора Реньяра. Он былмрачнее тучи. Болела голова, щемило сердце. Он сидел на низком табурете и глядел в огонь. Он был зол на весь мир, но больше всегоон злился на свою неосмотрительность.
«Как это я мог допустить подобное! Она улизнула со своим Филиппом прямо у меня из — под носа. Я своими руками отпустил его, аон вернулся и украл Констанцию. Почему я не выставил охрану? Почему я не убил его сразу? Ведь я же держал в своих руках кинжал и даже видел его кровь. Ну почему я не нанес удар? Ведь тогда наверняка бы ничего не случилось. Вот к чему приводит жалость».
И тут он увидел своего сына Анри. Мальчик стоял у распахнутойдвери и с грустью смотрел на отца.Виктор поманил пальцем сына. Тот подошел.
— Никогда не будь жалостлив, Анри, не щади никого, даже меня не щади.
— Отец, что ты такое говоришь?
— Я говорю правду. Запомни это, сынок, навсегда:не щади никого, убивай, режь, жги, вешай! Все вокруг мерзавцы и предатели. И если ты, Анри, хочешь, чтобы тебя никогда не предали, будь жестоким. Тогда тебя будут бояться и никто не осмелится тебя оставить, все будут подчиняться любому твоему слову. Знай, сын, чтострах сильнее любви, страх даже сильнее золота. Пусть тебя все боятся и тогда ты сможешь управлять всем миром, тебе покорятся и сильные, и слабые, перед тобой будут ползать и мужчины, и женщины.Тебе будет принадлежать все! Не делай таких ошибок, как я. А своихбратьев — Жака и Клода — я ненавижу. И если, Анри, когда ты вырастешь, они попадутся на твоей дороге, не жалей и не щади их, ведь они предали твоего отца, они бросили его в самую тяжелую минуту. Убей их, убей! Ты меня понял?
Мальчик согласно кивнул, понимая, что сейчас спорить с отцомопасно, что сейчас у него может опять начаться припадок ярости, онбудет стрелять, рвать на себе одежду, бить посуду, переворачивать мебель и угомонится очень не скоро.
А все, кто вчера пьянствовал и радовался смерти старого Гильома, в это время храпели, лежа вповалку, где кого сморил сон ивино.
— Где мои люди?! — прорычал Виктор. — Неблагодарные собаки! Они едят мою пищу, пьют мое вино, они спят под кровом моего дома и не хотят мне верно служить. Обо всем должен думать и заботиться только я сам. А этим мерзавцам ни до чего нет дела, им бы только пить да гулять. А когда надо служить, так они в кусты! Ну, я им устрою жизнь! — и Виктор выхватил из камина пылающую головню и двинулся в столовую. Он тыкал горящей палкой в лежащих на полу своих вчерашних собутыльников, пинал их ногами, плевал в лица. Он был вне себя от ярости.
— Вставайте! Вставайте! Мы нападем на имение Абинье, мы их всех сожжем, повесим, мы их всех перестреляем как глупых зайцев! Выможете брать в этом доме все, что пожелаете, вы можете изнасиловатьего сестру, но Филиппа Абинье оставьте мне, я сам хочу загнать вотэтот нож ему в живот, — и Виктор Реньяр выхватил из-за пояса длинный кинжал. — Вот этот, видите? Я перережу горло этому наглецу! Я навсегда отучу его зариться на чужое добро!
