Гелена Мнишек - Майорат Михоровский
Майорат устало склонил голову:
— Я не хочу вам зла… но и бунтов не люблю.
— Милосердия, ясный пан! Не прогоняй нас, спаси!
Всхлипыванья женщин и умоляющие взгляды мужчин сердили майората. Со всех сторон напирала толпа, черная, закопченная, пахнущая гарью и крепким потом. Михоровский начал терять терпение, но сказал спокойно:
— Я вас не прогоняю… идите спать и мне дайте отдохнуть.
И тронул коня.
Удивленные его хладнокровием и неожиданно легко вырвавшимся обещанием простить, люди стояли молча. Когда они, очнувшись, громко призвали благословение небес для своего пана, он был уже далеко.
Однако, прибыв в замок, Вальдемар не лег в постель. Он долго сидел за столом в своем кабинете, подперев голову руками, не сводя взгляда с висевшего напротив портрета покойной невесты. Проходили часы, а он все не шевелился…
V
В обставленном на старинный манер кабинете особняка в Слодковцах беседовали двое мужчин.
— Значит, ты уладил с ними полюбовно? — спросил пан Мачей. — Это хорошо. Но не повторится ли все, не обнаглеют ли они вновь?
Я пригрозил им, что уволю всех, если вспыхнет новый бунт, — сказал майорат. — Я тщательно расследовал все. Их попросту одурманили. Да и поджигали не они. Виновата в первую очередь администрация — не смогла подавить сразу брожение умов… В конце концов убытки мои невелики. А вот рабочие пострадали больше. Их дома мы отстояли, но погибло много имущества…
— И ты, конечно же, им поможешь? — усмехнулся старик.
— Что делать? Коли уж я не прогнал их на все четыре стороны, не дам и умереть с голоду. Придется отстраивать мельницы, так что им хватит работы на все лето.
— И винокурню восстановишь?
— Вряд ли.
Майорат принялся расхаживать по кабинету. Пан Мачей задумался и вскоре спросил:
— Ты повысишь им плату?
— О нет! Теперь я не сделал бы этого и под принуждением! Они и без этого получают прекрасное жалованье и хорошо это знают. Никто и не заикнулся о повышении, Кроме парочки нахалов.
— А помнишь, что было в Шляхах?
Майорат остановился, повернулся к нему:
— Помню, Но там обстояло совсем иначе. Чвилецкий безбожно задержал выплату жалованья, тянул, как они ни упрашивали. Кроме того, условия жизни у рабочих были ужасными. Моим людям я объяснил, сколь безосновательны были бы требования повысить плату. Они поняли. Очень удручены происшедшим и готовы служить мне с прежним рвением. А их озлобленность против агитаторов такова, что я опасаюсь кровопролития в случае появления новых.
— О, новые не скоро заявятся!.
Оба умолкли. Вальдемар расхаживал по кабинету, пан Мачей смотрел в окно на старые деревья в парке и перепархивающих с ветки на ветку воробьев.
Шевелюра старца, его усы и брови были белыми как снег, сморщенное лицо казалось больным, плечи поникли. Он выглядел форменной развалиной. Только в глазах его светилась жизнь, ясный ум. В его облике отразились все тяжкие переживания, которые ему пришлось испытать. Но больше всего седины и морщин на гордом челе оставила мрачная драма в жизни внука. Смерть невесты Вальдемара стала для старика самой болезненной сердечной раной, самым острым, зазубренным жерновом на мельнице несчастий.
Теперь появились новые заботы, тревога за внучку вспыхнула с новой силой. Очнувшись от задумчивости, он сказал:
— Я получил письмо от Люции. Они с матерью в Ницце, но Люция хочет вернуться в Бельгию. Пишет, что предпочитает монастырь той жизни, какую ведет Идалька. Прочитай сам.
Он подал Вальдемару длинное письмо. Вальдемар внимательно прочитал его и усмехнулся:
— Неужели тебя это удивляет? Тетушка всегда была сумасшедшейПрости, дедушка, но это так…
— Ох, не извиняйся… Вальди; я сам прекрасно знаю, какова Идалька. Она и Люция — самые близкие друг другу по крови люди, но вместе им больше быть нельзя.
— Похоже, тетя хочет выдать Люци замуж. Иначе к чему все эти балы, маскарады, забота о том, чтобы Люци вечно окружала толпа чужеземных адонисов?
— Возможно, ею движет забота о счастье Люции?
— Но если сама Люция этого не хочет, не вижу никакого смысла в том, чтобы силой волочь ее к алтарю…
— Значит, нужно что-то делать. Люция очень расстроена. Нельзя этого так оставлять.
— Может, вы напишите тетке, чтобы она приехала на праздники?
Старик печально понурил голову:
— Идалька не приедет. Ее чересчур увлекает жизнь за границей. К тому же она боится народных волнений.
Вальдемар лишь пожал плечами.
В комнату тихо вошел слуга, остановился у двери и многозначительно кашлянул.
Пан Мачей беспокойно пошевелился. Майорат спросил:
— Что там еще?
— Новая напасть, пан майорат…
— Ну?
— В Шляхах опять бунт. Ограбили дворец…
— Ты что, рехнулся? Его ограбили дочиста в прошлый раз…
— Видимо, теперь докончили… Кассир убит, граф с супругой бежали.
— Откуда ты взял?
— Слухи ходят, пан майорат. Оттуда ехал лесничий, так он тоже про это говорил…
— Он еще здесь?
— Нет, уехал.
— Немедленно пошлите Юра в Шляхи. Пусть узнает, что там делается. Быстро!
Слуга выбежал. Майорат взглянул на побледневшего пана Мачея и спокойно сказал:
— Дедушка, не спеши тревожиться. Ничего еще не известно. Сомневаюсь, чтобы так быстро новый бунт вспыхнул там, где только что прошел один…
Пан Мачей взмахнул рукой. Глаза его горели, на щеках появился румянец:
— Вальди, я беспокоюсь о тебе. Понимаешь? О тебе. Такие времена настали…
Майорат взял руку старика, прижал к своей груди:
— Тихо, тихо, спокойно… Ничего не бойтесь, дедушка. Нет причин для напрасных страхов. Ничего со мной не случится.
— Но ты не поедешь туда?
— Подожду Юра с точными вестями.
Сгущались сумерки, одевая все вокруг серым покрывалом. Падал мелкий густой снег вперемешку с дождем. Ветер, пронзительно завывая, бросал в окна пригоршни мокрого снега. Из парка доносился скрип старых деревьев, словно, причитания нищих. Пан Мачей и майорат сидели в креслах, погрузившись в глубокую задумчивость. Старик беззвучно молился. Его высохшие, старчески холодеющие пальцы медленно перебирали бусинки четок. Майорат застыл, словно статуя, его бесстрастный взор был обращен за окно. Только чуть вздрагивавшие брови и ноздри свидетельствовали, что окаменевшее лицо скрывает кипение мыслей и чувств.
Оба одновременно услышали тихий шорох у дверей. Стройная девушка в черном бросилась к ним, сопровождаемая легким шелестом шелков и слабым ароматом вереска.
— Люция! — воскликнул Вальдемар, сорвавшись места.
