Я тебе не ровня (СИ) - Шубникова Лариса

— Да все хорошо с твоим сарматом… Не о нём я.

— Тогда… Дёма, что с тобой, родимый? — Ариша чуть и унялась, но тревога за братку все ж точить стала.

— Рыжая…может, ты уразумеешь, а? Ведь ссылает отец на Буйносовское подворье. Там окромя меня еще бояричей с горкой и не чета мне. Буслаев, Соболев… И все на ту боярышню окаянную. Я ее в глаза не видел и век бы еще не знать. Говорят, красивая и гордая. А на что мне эта ехидна? Теперь у Буйносовых службу несть до святок. Отец слово с меня взял, что себя не пожалею, а род наш укреплю. Вот еду теперь…укреплять. Меня выберет — беда, а не меня — и того горше.

Ариша и поняла, что бояричу худо. Инако не притёк бы беседу такую весть. Кому жалиться-то? Отец сам гонит, Машка засмеёт, а мать и вовсе заругает за такие-то мысли. О Шумском и речи нет — тот против себя ничего и никогда не делал, с того и жалеть не будет. Остается токмо она, Аришка.

Рыжая уселась под дверью-то, и принялась утешать как умела:

— И чего ты сник? Вот не пойму. Подумаешь, Буслаев и Соболев! Ты не хуже, а то и лучше. Я про то ведаю, и другие знают. Ты на это не оглядывайся, Дём. Ты веселый, шебутной, душевный. А уж воин какой! Мне Андрей рассказывал, что когда рядом ты, он за себя уж и не боится, знает, нето, что спину прикрывает Дёмка Медведев.

— Прям так и говорил? — Дёмка вроде серчал, но по голосу слышала рыжая — приятно ему, аж жуть.

— А как же? Андрей врать не станет.

— Вот прям и не станет. Дурёха ты, рыжая. Это у тебя с любви… — помолчал чубатый, а потом и удивил. — Смотрю я на вас и завидую. Редко когда так-то складывается.

— Дёмушка, так откуда знаешь, что у тебя так не сложится, а? Никто судьбы своей не ведает, — знала бы Аринка, сколь сама о своей-то судьбе не разумеет.

— Моя судьба ясная, как небо по весне, Арина. Жениться на чинной, воевать живота не жалея, стяжать славы роду Медведевых. Детей народить, укрепить тем род свой. Вот и всё. Стало быть, искать мне счастья не в любви, а в долге, — чубатый говорил серьезно, будто повзрослел вот прямо тут у двери ложницы.

— Вот ты хватил, Дём, — засмеялась Аринка. — Все порешил и вывел, а есть еще и случай. Ты все верно сказал, долг надо несть. Однако всей жизни своей ты ведать не можешь. Про то только Бог знает. И вот еще что, ты особо из себя не строй там у Буйносовых. Оно как бывает, напустишь на себя, людей обманешь видом иным, а потом признаться стыдно и тяжко, что не таков ты вовсе. Тебя мы все любим за то, что ты есть ты. И никакой другой братка нам не нужен. Вот! — Аришка приникла ухом-то к двери, ответа дожидалась.

— Вот умеешь ты слова-то найти, сладкоречивая. Не иначе Шумскому в ухи навтолкала чего, он из-за тебя умом-то и тронулся.

Аринка выдохнула, поняла, что повеселел боярич.

— Так кому что дадено, Дёмушка. Я слово разумное знаю, ты вон чубом красуешься.

И началось меж ними извечное шуткование. Препирались до того потешно, что обое слезами смешливыми изошли. А потом пришла Житяниха и Дёмку выпинала. Эх…

От автора:

Последняя неделя (седмица) — перед венчанием была самой строгой. Невесту иной раз и запирали в тереме, говорить позволяли мало, а уж в банный день перед свадьбой и кормили с рук.

«Не чужая, семья» — ранее на свадьбы звались только родственники. Гостей со стороны не приглашали. Когда говорили — громкая свадьба, это означало, что семьи новобрачных большие, крепкие. Худая — значит род худой, небогат потомством.

«Крестами обменялись» — тут, пожалуй, долгих объяснений не нужно — обменялись нательными крестами и стали братьями, судьбой объединились.

"Холстинку кровью обагрит" — первая брачная ночь сопровождалась массой обрядов. Один из них — вывесить в оконце спальни холстину (простыню) с девственной кровью, подтвердить, что невеста была чиста. Родные видели этот, простите, флаг, и понимали — брак инициирован и ребенок, что будет впоследствии у жены, точно от мужа. Если невеста, оказывалась не девственницей, то тут все зависело от жениха. Выдаст или нет. Сам себе резал руку, брызгал на холстину и прикрывал тот «срам». Если жених был обманут, и не желал нечистой девы в жены, то последствия могли быть весьма неприятными. Со временем девушки научились обманывать женихов. В ход шли разнообразные уловки.

Тяжелая — беременная.

Повойник — женский платок, надевался под кику — головной убор замужней женщины. Служил прикрытием для обвисших щек, шеи, морщинок под мочками ушей. Вообще, любое одеяние замужней женщины на Руси служило прикрытием возрасту и отцветающей красоте.

Глава 20

— Сармат, а сармат, ну и морда у тебя, — Дёмка потешался над Шумским с самого утра. — Чего ты по сторонам-то зыркаешь? Привезут поди, невесту твою рыжую.

— Отлезь, докука! — Андрею бы радоваться, ведь свадьба* нынче, а он все волновался, боялся, что Аринка не приедет.

Уж отправил за ее обозом ратников своих, хоть и не по уряду, выслал дозорного за ворота — а ее все нет и нет! Сам уж готов был лететь намётом, но ехать навстречу в день венчания — дурная примета для невесты, а потому Андрей себя сдержал, токмо зубами скрежетнул.

— Отлезь? Не, даже не проси, — Демьян поправил на себе богатый кафтан, заломил высоко шапку. — Когда еще доведется Гарма-то посмотреть в страхе, а?

Небо с самого утра серело, солнце спряталось, укрылось. Однако день теплым выдался, аккурат для свадьбы. А коли дождю должно случится, так то примета добрая, значит, будет у молодых дом — полная чаща.

— Дёмка, что так долго-то? — Шумской в жениховском кафтане смотрелся соколом! Вот ежели бы еще бровь не гнул аки бес, так и совсем красавец.

— Андрюх, да уймись ты. У девок всегда так, раскрылетятся и бегают, а так чтоб собраться разом, никогда. Небось, плат какой забыли, или ленту не туда воткнули.

На Савиновском подворье кутерьма. Холопы с ног сбились, ставя столы, таская бочки с бражкой и угощения в больших мисах и на блюдах. Стол готовили знатный! Боярин Глеб Шумской не поскупился сынку на свадьбу-то. Даже боярыня Агафья прибыла вечор, да привезла для невестки богатую шубейку с соболиным воротом и новую кику, расшитую крупным жемчугом.

— И то, сын. Чего ты маешься? Прибудет твоя ненаглядная, дай срок, — боярин Глеб положил крепкую руку свою на плечо Андрея. — Кто ее украдет, сам помысли? Гарма-то все опасаются и не напрасно. А и молодец ты, Андрейка, навел страху на все воеводство.

После слов отца Шумской и вовсе ликом счернел. Знал, поди, есть кому и для чего красть птичку его золотую, княжну-невеличку.

— Едут!! Едут!!! — холоп в длинной чистой рубахе влетел во двор.

Андрей в один миг подскочил к вестнику, кинул ему золотой, и прокричал Дёмке.

— Становись нето, балбес чубатый! — Демьян с тех слов Андрея ухохотался, но место свое у ворот занял урядно.

Холоп так и стоял посередь двора, пялился на золотой — такой-то деньги отродясь ему не перепадало.

Из хором уже валили родные: боярыня Агафья в нарядном одеянии, за ней братья Шумского — Севка, да Славка — с женами-детьми. За ними дядьки-тётки, почитай весь род большой, крепкий. Боярин Глеб уместился опричь Андрея, выпрямил спину, плечи разворотил широкие.

Андрею тот сыр-бор не по душе был, отдали бы Аринку и более ничего не надо, но умом знал, случись что, так вот она, опора, да надёжа — семья. А стало быть надобно обряд соблюсти, не обидеть близких.

Позади семейства встали урядно челядинцы. Тут как по задумке и солнышко на небо вылезло, озолотило подворье богатое, зажгло огнями каменья и червонное шитье на одежках бояр.

А за воротами-то что творилось, мамочки! Вся полусотня ратников с женами-детьми выстроилась — всё Савиново пришло поглазеть на свадьбу Гарма. Да не с любопытства. Боярин-то дюже справный — ить любит его удача! Водит хорошо, добыча с ним славная, а через то ему и почёт, и уважение от служивых.

Вон уж и обоз показался! Конные опричь возков, одеты богато, нарядно. Впереди всех воевода. А как инако? Ведь Шумской ему внуком стал через Демьянку-то, щельмеца.