Жан Марат - Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)
От того же к тому же.
В Пинск.
Время, кажется, существует для того, чтобы им измерять продолжительность моих страданий. Напрасно меняю я положение, место, покой не восстанавливается в моей потрясенной душе.
Мысль мучит меня неослабно. Жестокая мысль, далекая, чтобы перенести меня в будущее и утешить в его картинах, она влечет меня к прошлому и раздирает сердце воспоминанием о благах, которых уже нет. Заботливо выискивая для меня повсюду поводы к грусти, она водить меня по местам, свидетелям некогда моих наслаждений, но там показывает только пустыню, где остались их призраки, чтобы измучить меня воспоминаниями. Она указываете мне на исчезновение богатства наследий моих отцов и обломки моего благосостояния; она заставляет меня бродить вокруг могил моих друзей и пропускает предо мною их меланхоличные тени; она влечет меня под развалины дворца, где погребена Люцила.
Ах, каким жалом мысль только что вонзилась в мое сердце!
Что остается мне теперь? Что даст возможность нести гнет моего существования?
Какое мрачное будущее открывается предо мною? Какая страшная пустота в моей душе! Ласкаемый некогда судьбою, окруженный друзьями, любимый обожаемой милой, я нахожусь теперь в бесплодной пустыне, и в этой-то именно пустыне я должен влачить томительную жизнь последних дней моих.
Увы! Что же я не нашел смерти, когда смертоносное оружие пронзило мою грудь? И чего же я добился, избавляясь от нее, кроме грустного преимущества страдать дальше?
С утра до вечера текут по моим поблекшим щекам ручьи слез, и каждое мгновение увеличиваете их силу. Ах! Напрасно я их лью, я не могу исчерпать источника.
P.S. Мы, как бабы, бежим пред войсками держав-посредниц, мы отступаем в сердце королевства.
Завтра мы выступаем из Дерясни в Кризилов, где отец имеет намерение ожидать полного восстановление своего здоровья.
LXІІ.
Софья двоюродной сестре.
В Белу.
Все споспешествует увенчанию моих затаенных желаний. Сантерр в совершенстве выполнить свое поручение. Густав в Кризилове. Я собираюсь ехать к нему.
Вот он в моих сетях.
Ты скажешь, может быть, что я еще не у цели? Поистине, вот великое затруднение! — Когда любящий потерял свою милую, и пред ним находится хорошенькая женщина, заигрывающая к тому же с ним, разве необходимо чудо, чтоб увлечься. Неужели же я так неприглядна, что не могу совершать победы?
Но нужно расстаться с Люцилою. Ее меланхолия не такая уже мрачная. Время лучше наших забот излечило раны ее сердца. Они однако еще не закрылись. Часто она изливает свою скорбь в жалобных песнях; но это меня мало трогает.
Она по-прежнему ходить также на могилы плакать. Она даже приказала в память предполагаемого покойника воздвигнуть погребальную урну. Я с трудом удерживаюсь от смеха, когда вижу, как она изливается в чувствах пред пустотою.
Сегодня утром, придав, по возможности, своей наружности приличный обстоятельству вид, я вошла в ее комнату.
— Дорогая Люцила, — сказала я ей самым проникновенным, — каким только могла, тоном, настал момент разлуки, может быть, навсегда; мне бесконечно больно вас покидать, но надо повиноваться необходимости. Прощайте, не забывайте никогда вашего нежного друга.
Я сделала над собою усилие и пролила несколько слез.
— Увы! у меня не было другого утешения, как иметь вас в моем распоряжении. Я любила на вашей груди изливать мое горе; ваша нежная дружба смягчала несколько мрачные мысли, который гложут мое сердце — и нужно вас потерять! Несчастная я! — вскричала она, — испуская глубокий вздох.
Глаза ее наполнились слезами, и, обвив руками мою шею, она плакала у меня на груди.
Признаться ли тебе? — сколько было слез, столько было стрел, и каждая пронзала мое сердце. Стыд покрыл мое лицо, и моя душа терзалась угрызениями совести, отомщавшими в тайне Люцилу за мое коварство.
Я оказалась недостойною имени друга, которое она мне давала, нежно прижимая к груди. Я не осмеливалась более примешивать мои притворные ласки к искренности ее сожалений; если бы смела, я даже вырвалась бы из ее объятий. В эту минуту я чувствовала все преимущество, какое имеет над пороком добродетель.
— Какая чистота, какая нежность, какое благородство! — говорила я себе. — Ах, несчастная Люцила! Если бы ты знала коварство твоего друга, которого ты держишь в своих объятиях, ты отступила бы в ужасе.
Мое сердце было добычею тысячи жестоких побуждений, но стыд задушил их всех. Я краснела от низости моего поведение, краснела от ласк Люцилы, краснела за свои слезы.
— Он, — думала я, — только недостойная выставка. Как, без чувства к ней, я плачу!..
Мое лицо было, как в огне. Чтобы скрыть от нее мое смущение, я закрыла лицо платком и забилась в угол комнаты с моими смятением и чувством неловкости, который она приняла за чрезмерность горя.
Итак, она была до последнего момента обманутой моим двоедушием.
Немного спустя я отправилась, слишком даже довольная, что еду вдали от нее завершать мои темные делишки.
Какое я слабое создание, скажешь ты, Розетта, что не могу еще торжествовать над предрассудком!
Опалин, 8 сентября 1770 г.
:
LXIII.
Густав Сигизмунду.
В Пинск.
Вот час, когда стража бодрствует около спящих воинов, и он застает меня с глазами, открытыми на мои несчастие.
Сладкий сон, которого бальзам восстановляет истощенную природу! Увы, меня он покидает! Он бежит несчастных, избегает жилищ, где слышатся вздохи, и покоится на глазах, не омоченных слезами.
Я хотел бы на время отдохнуть от моей печали, отвлечь мысль от чувства моих бедствий и на минуту оглядеться на течение жизни.
Какое зрелище грустных перемен — эта земля. Каждый час рождает какой-либо новый переворот. Зловещие светила, катясь на наши головы, увлекают все в вихре своего непостоянства.
Безжалостный рок пожинает наши наслаждения по мере того, как они рождаются, и делает из уничтожения нашего счастья жестокую игру.
С какою быстротою, я видел, исчезало мое! В счастливые дни моей юности, какими богатыми красками я рисовал будущее! — одни веселые картины, приятные виды, чарующие наслаждения; удовольствия за удовольствиями в длинной веренице! С каким жаром я переносился в этот очаровательный уголок, украшенный моим воображением! Как я любил покоиться в прохладной тени, созданной надеждой! Счастливое безумие! Сладостный самообман! Блестящие химеры! Что с вами сталось? Из этого блаженства, которым опьянена была моя душа, что мне осталось теперь, кроме грустного воспоминания?
