Николай Бахрошин - Ромео и Джульетта. Величайшая история любви
— Вот именно, Ваше Сиятельство! Видела! — не смутилась бывалая сплетница. — Как есть, видела, лопни мои глаза!
Из дальнейшего рассказа синьорины выходило, что купила она свою утку… Не утка — голубь блаженный! И перышки один к одному, и покрякивает так нежно, словно песню поет… По тому, как утка крякает, достопочтенные судьи, всегда можно определить, насколько сладкое мясцо…
(Громкий кашель Его Сиятельства.)
Да, значит, несет она свою утю в корзиночке, и тут, чуть не доходя до площади Блаженных Мучеников, вот столечко всего не доходя, вдруг видит…
— Тибальта! — подсказал кто-то из публики.
Сеньорита Франческа презрительно фыркнула поджала губы.
Да если б Тибальта, достойные господа! Что ей с того Тибальта, упокой Господь его душу, Тибальт — он и есть Тибальт, прости Господи… Черта она увидела, как есть черта! Сидит он, выходит дело, махонький такой, на ступенечках — рожки остренькие, глазки злобненькие, обликом богомерзкий до невозможности — и показывает он ей… Прямо уж не знаю как сказать, достойные господа судьи, показывает он ей то, что ниже пояса, но не хвост, не подумайте, а… кое-что!
Дальше сеньорита Франческа взялась было живописать, как она вся переменилась в лице, как захолодела ее трепетная душа, как сердце опустилась до самых пяток. И только призвав на помощь покровительницу святую Францизу, только укрепив себя Словом Господним, поддержав крестом истинным, смогла она, выходит дело, пережить страсть такую…
Только общими усилиями второго и третьего судей, понукаемых кашлем Его Сиятельства, удалось выяснить, что помимо лицезрения бесовского «кое-чего», она видела, как мимо нее пронесся Тибальт со шпагой, а за ним — Ромео. А больше она ничего не видела. Что не видела, то не видела, врать не будет, ее, почтенные судьи, в городе каждый знает, восхищаясь ее неизменной правдивостью и рассудительной сдержанностью…
Тут публика уже не выдержала и грохнула смехом. Его Сиятельство тоже изволил улыбнуться, хотя потом с силой хлопнул ладонью по столу. Выразился в том духе, что это не суд получается, а… «кое-что»!
— Это не пишите, любезный! — тут же бросил он писцу Антонетти, киснувшему над бумагой от смеха, и почесывающему кончиком пера раненную спину.
По приказу судей, стража турнула сеньориту Франческу со свидетельского места. Хотя та и упиралась, цеплялась за свидетельскую кафедру сухими ручками, плевалась в стражу и клятвенно обещала еще рассказать такое… Такое!.. Да живи вы тысячу лет — не услышите и не увидите, достойные господа!..
— Разрази меня гром, нашла, чем удивить… — пробормотал Верховный судья. — Это «такое» я вижу каждый вечер, стягивая штаны на ночь. И, полагаю, не только я…
Тут даже желчный Джезаре не выдержал строгой судейской мины. Закудахтал мелкими, похожими на кашель смешками, прикрывая лицо сухонькими ладошками.
Потребовалось немало времени и тычки древками алебард, чтобы успокоить развеселившуюся публику. Все это предало происходящему некое легкомыслие, своеобразный оттенок лицедейства и шутовства, чем потом возмущались гвельфы. Мол, если гибеллины берутся судить гибеллина, убийцу гвельфа, то понятно, почему процесс превращается в фарс.
Дальше, впрочем, все было вполне серьезно. Десяток свидетелей с разной степенью внятности рассказали, как Тибальт пытался вызвать Ромео на бой, потом напал на Меркуцио, убил его неожиданным и предательским ударом, после чего Ромео обезумел от горя…
Словом, вы все это уже знаете. Повторение — благо для школяров, но не делает чести рассказчику…
Второй раз публику развеселил Николо Капулетти. Он, глава семьи, сам выступил истцом и обвинителем, и вдруг начал расписывать Тибальта в таких превосходных степенях, что можно подумать — речь идет, по меньшей мере, о святом старце. Уж Тибальта-то все знали, поэтому отмеченные Николой острый как лезвие ум, воздержанность к вину, голубиная кротость нрава, благородство осанки и тому подобное, вызвали у присутствующих истинную бурю восторга. В публике тут же начали вспоминать, с кем Тибальт задирался по пьянке, как валялся в беспамятстве на пороге таверны, кого насмешил непробиваемой тупостью, а кого-то, вроде бы, сей праведник даже укусил за ляжку до крови.
Нет, дядюшка Капулетти, хитрый жук, знал, что сказать.
Все правильно рассчитал! Никто не смог бы упрекнуть, что он не вступился за родную кровь и, в тоже время, подобной речью он скорее защитил Ромео, не испортив будущие отношения с гибеллинами и Его Светлостью.
Приговор не заставил себя долго ждать. Он оказался самым мягким из всех возможных. (Два судьи гибеллина, один из которых — герцог, против одного судьи-гвельфа — насмешка над правосудием, господа!) Ромео приговаривался к изгнанию из Вероны с разрешением селиться в любом другом городе Италии или — где ему вздумается. Возвращение в Верону ему запрещено под страхом казни вплоть до того момента, когда на это будет дано специальное разрешение.
Все понимали, с деньгами и связями семьи Монтекки подобное разрешение можно получить через год-два. В городе судачили, что сам герцог оборонил Ромео, мол, я благодарен, парень, что ты отомстил за моего Меркуцио, и скоро верну тебя к семейным делам и матушкиному очагу. Веселись, проводи время в путешествиях, в столь юном возрасти это даже полезно и поучительно — посмотреть мир.
Ромео оставалось лишь поблагодарить Его Светлость, изобразив на лице улыбку. И втайне скрипеть зубами, думая о разлуке с юной, нежной женой. Про себя он уже решил, что ни в какое путешествие не отправится, а остановится в ближайшем к Вероне городе — Мантуе. Благо там живет друг семьи, деловой партнер отца Чезаре Ласкано. Тот, разумеется, будет рад оказать услугу семье Монтекки и приютить изгнанника.
* * *Я помню, идея родилась в спальне… Да-да, не улыбайтесь, в спальне рождаются не только дети, но и идеи. Я всегда замечал, когда отдыхаешь после бурных объятий, удовлетворенно поглаживая гладкую кожу и прелестные выпуклости красавицы, в голове становится особенно легко. Мысли так и роятся. Но на этот раз, признаюсь честно, идея принадлежала не мне, а Розалине. Именно она начала тот памятный разговор.
Помню, болтая о том о сем, мы вскоре заговорили о наших юных влюбленных. Она сама начала. Чужая любовь — какая тема может больше интересовать женщину?
— Ты знаешь, Умберто, — сказала она, — я вот все думаю — что же им дальше делать?
— Кому, моя прелесть?
— Юным Ромео и Джульетте, непонятливый капитан!
— Что делать, что делать… То же, что и мы с тобой, полагаю. Только что делали…
— Я серьезно! А ты — все о своем…
