Эмине Хелваджи - Дочь Роксоланы
Улыбаясь своим мыслям, Хюррем позвала Узкоглазого Агу и велела:
– Найди Разию, приведи ко мне. Разговор есть.
Евнух понятливо кивнул и без лишних слов закрыл за собой дверь. «Он тоже прекрасно понимает, что девчонке не место в султанском гареме, – мелькнула в голове Хюррем мысль, и она удовлетворенно улыбнулась. – Понимает и не спорит – ну так о чем же тут спорить?»
Самого Доку-агу обуревали чувства, далекие от радостных. Впрочем, все чувства, какими бы они ни были, бывший самурай давно научился скрывать под маской абсолютного бесстрастия. Он шел по гарему, привычно кивая встречным евнухам в ответ на их уважительные поклоны; некоторым даже улыбался короткой сумеречной улыбкой, знакомой здесь уже всем. Но что там под этой улыбкой прячет Узкоглазый Ага, ведают только он и Аллах, а остальным незачем.
Долг. Снова, как и в далекие времена давно умерший самурай по имени Нугами, Доку-ага разрывался между долгом и… иным стремлением. Но тогда им двигали стыд и гнев, бессилие и ненависть. Сейчас же с долгом, с преданностью присяге, которую он принес, властно вступила в спор любовь.
Не плотская, это действительно в прошлом, об этом Доку-ага больше не беспокоился. Совсем иное чувство – желание оградить от бед, уберечь, защитить маленькую глупую девочку, такую беззащитную перед коварством этого мира. А вот не выходило: мир уже нельзя было разрубить пополам мечом, да и госпожа, которой клялся в верности, требовала заботы и внимания. И упал бы ей в ноги Узкоглазый Ага, и попросил бы отправить с Орысей на край света, но понимал – не отпустит, а доверять, как прежде, перестанет. Да и сам уже не сможет спокойно жить, понимая, что предал еще раз.
Но если ничего не делать, то предашь уже свою девочку. Ту, которая тоже доверяет тебе безоговорочно.
Орысю Доку-ага нашел в спальне, где та играла с Пардино-Беем. Зверь покосился, дернул ухом, но других знаков внимания евнуху не оказал, всецело занятый переливающейся рыбкой из прочного шелка, которую Орыся катала по полу с помощью тонкой веревки. Зато девочка моментально оторвалась от игры, разулыбалась, отчего на сердце Узкоглазого Аги стало еще горше.
– Собирайся, – велел он, – и чадру надень. Хюррем-хасеки зовет.
– Меня? – Орыся поначалу не поверила, замерла, а затем ойкнула: недовольный Пардино-Бей чувствительно царапнул ее по ноге, требуя продолжить игру.
Доку-ага внимательно посмотрел на рысь: Пардино, конечно, и виду не подал, что чувствует этот холодный волчий взгляд, но неохотно отошел, презрительно фыркнув.
– Тебя, тебя зовет. Идем уже поскорее.
Девочка кивнула, засуетилась. Ожидать хасеки, конечно, умела – даром, что ли, прожила в гареме столько лет и достигла таких высот? – но не любила, и каждого, кто рискнул бы огорчить великую султаншу промедлением, особенно если сам не являлся человеком великим, ожидало наказание.
Поговаривали, будто сам Сулейман Великий, да хранит его Аллах, порой заканчивает встречи с визирями пораньше, лишь бы не опоздать к Хюррем в назначенный час. Врали, конечно. И Орыся и тем более Доку-ага хорошо знали, насколько можно доверять подобным сплетням. Но вот прочим гневать хасеки не следовало.
– Все, я готова.
Орыся бросила последний взгляд в зеркало – все в порядке, обычная служанка госпожи Михримах, одетая пристойно, никто не придерется.
К покоям матушки шли через сад. Дурманяще пахли розы, чирикали посаженные в клетку птицы, вертя головами и временами чистя пёрышки. Пробегавшие мимо две служанки окинули Доку-агу и Орысю любопытствующими взглядами, зашептались за спиной. У-у-у, злыдни, сплетницы, все-то им знать надо! Орыся, пользуясь тем, что под чадрой ничего не видать, высунула язык и скорчила противную рожицу. Но Доку-ага, казалось, мог видеть сквозь плотную материю, да и на макушке у него Аллах устроил парочку глаз: евнух обернулся, посмотрел укоризненно на воспитанницу. Девушка вспыхнула. Хотела было извиниться, но Узкоглазый Ага лишь вздохнул, отвернулся да ускорил шаг. Теперь приходилось бежать за ним чуть ли не вприпрыжку.
Хюррем сидела у кофейного столика – строгая и неприступная: губы поджаты, глаза глядят пристально и въедливо. Человеку, не привычному к порядкам в султанском гареме, хасеки показалась бы совсем молодой, едва ли не ровесницей тех юных невольниц, что по углам о ней шепчутся. Но Орыся родилась здесь, и воспитывали ее лучшие мастерицы своего дела, так что она не могла пропустить едва заметные паутинки морщин вокруг глаз матери, уже начавшую увядать кожу на ее шее и груди… И девушка от всего сердца, чисто и искренне пожалела Хюррем-хасеки, которая каждый день ведет бой против молодых и наглых, стремящихся завладеть сердцем султана. А еще каждый день бережет своих сыновей. Ведь там, в Манисе, сидит Мустафа, наследник престола, который убьет братьев Орыси, не задумываясь, едва взойдет на престол. Может, и не захочет убить, но убьет, ведь маячит за ним тень некогда грозной Махидевран…
– Здравствуй, – спокойно произнесла Хюррем, когда дочь грациозно поклонилась, – садись, выпей со мной кофе.
Орыся опустилась на ковер рядом с матерью. На миг показалось, что вот оно, признание – сейчас хасеки улыбнется и погладит ее по голове, как делала не раз с Михримах… Мысль промелькнула в глубине сознания – и ушла, растворилась в пропитанной жасминовым ароматом комнате, оставив после себя лишь легкое сожаление, словно послевкусие кофе на языке. Мать не станет делать того, чего не станет делать, и о чем тут говорить? Вот этот вопрос, кстати, и должен бы тревожить душу: о чем говорить-то будут?
Чашки опустели, и мать спросила без лишних предисловий:
– Скажи мне, Разия, ты уже знаешь, что Михримах выходит замуж?
Орыся кивнула, забыв, как дышать, боясь выдать себя случайным взглядом или жестом. И ладно бы себя, но ведь подвести можно было и сестру! Михримах говорила об этом браке не иначе как со слезами, а уж какими словами она называла жениха… Разумеется, когда никто не слышал.
Поэты, коих среди евнухов водилось с избытком, пытались возвеличить Рустема-пашу в глазах невесты, но то ли таланта не хватало, то ли материал для воспевания попался исключительно неблагодарный. Так что слова «мудрость» и «государственный ум» в посвященных Рустему-паше касыдах звучали куда чаще, чем «красота», «доблесть» и «благородство». А разве государственным умом очаруешь девушку? Нет конечно! Только ее отца и мать, что воистину ужасно!
– Хорошо. – Хасеки явно была удовлетворена покорным видом дочери и ее быстрым ответом, даже улыбнулась милостиво. – Тогда ты должна понимать, что и сама не можешь больше оставаться в султанском гареме.
А вот об этом Орыся до сих пор не думала. Да что там – и в голову не приходило! И ведь могла догадаться, глупая, но замечталась, забегалась, все свое время отдавая встречам с пригожими пленниками! А беда стояла на пороге, выжидала и вот бросилась хищным барсом на плечи.
