Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“
Мишель совсѣмъ не думалъ ее перебивать, онъ едва ее слушалъ или вѣрнѣе онъ слушалъ ея пѣвучій, притягивающій голосъ, не стараясь вникать въ смыслъ произносимыхъ ею словъ. Къ тому же она не говорила ничего такого, чего бы онъ уже не угадалъ заранѣе, — условныя, неискреннія банальности; и онъ зналъ, что и въ этотъ разъ, если голосъ Фаустины становился задушевнымъ, а ея лицо такимъ трогательнымъ, то только потому, что она сама увлекалась совершенствомъ, съ какимъ играла свою роль, но онъ испытывалъ мучительное наслажденіе дать убаюкивать себя этому лживому, но очаровательному голосу.
Однако черезъ нѣсколько минуть у него вырвался усталый жестъ.
— Къ чему тревожить тѣни? — сказалъ онъ. — Достаточно одного слова; вы меня не любили.
— Выслушайте меня, Мишель. Вы были единственнымъ человѣкомъ, котораго я когда либо любила… но я не сознавала. Я не понимала… нѣтъ…
— А я васъ такъ высоко ставилъ! — прошепталъ онъ, не отвѣчая непосредственно на ея слова. — Ни одна женщина въ моихъ глазахъ, въ моемъ сердцѣ не могла сравниться съ вами. Я себя считалъ недостойнымъ васъ, и вся моя жизнь была бы употреблена на то, чтобы заслужить вашу любовь… Вы были самая прекрасная, самая чистая и лучшая, я молился на васъ.
Графиня Вронская покачала головой.
— Вы меня обожали, — сказала она, — любили ли вы меня? Вы любили женщину, имѣвшую мои черты лица. Вы любили во мнѣ вашу идею. Ахъ! зачѣмъ говорятъ, что любовь слѣпа? Она, напротивъ, проницательна, настоящая любовь! Недостатки характера, даже пороки видитъ она и гораздо лучше, чѣмъ бы ихъ увидѣли дружба или равнодушіе, настолько ея созерцаніе страстно; но она любитъ, не взирая на несовершенство, любитъ, пожалуй, ради него, потому что любитъ личность, а не отвлеченность, нѣчто сверхчувственное; недостатки же составляютъ часть личности, неотдѣлимы отъ опредѣленнаго образа жизни и мыслей, придаютъ ему отличающій его обликъ, наравнѣ съ самыми удивительными качествами. Къ тому же можетъ быть — какъ парадоксально это ни кажется — любятъ дѣйствительно только тогда, когда, такъ сказать, удивляются своей любви, спрашивая себя: „но почему она?“… „почему онъ?…“ и не находя на этотъ вопросъ отвѣта, кромѣ отвѣта избалованныхъ женщинъ или дѣтей: „потому что такъ!“ Вы меня никогда такъ не любили. Вы слишкомъ ясно сознавали это „почему“ вашей любви или, вѣрнѣе, вы его очень искусно изобрѣли. Затѣмъ, вы поняли ваше заблужденіе, и любовь исчезла вмѣстѣ съ этимъ великолѣпнымъ, удовлетворявшимъ васъ объясненіемъ вашего увлеченія… Вы любили ангела, идеалъ, фею, и мнѣ, право, кажется, что вы презираете женщину; право, такъ!
Она опять замолчала, и волна еще громче пѣла въ ушахъ Мишеля. Рыбачьи лодки возвращались со свѣжей морской рыбой, видно было, какъ скользили бѣлые паруса въ кругу свѣта, затѣмъ терялись въ полосѣ тьмы, чтобы вновь появиться дальше въ дрожащемъ свѣтѣ фонаря, вблизи порта.
Съ закрытымъ руками лицомъ, Треморъ, казалось, не слушалъ графиню.
Наступило тягостное молчаніе; наконецъ она спросила:
— Вѣрно ли то, что мнѣ говорили? Вы женитесь?
— Это вѣрно, — отвѣтилъ онъ, не подымая лица.
— На американкѣ?
— На моей кузинѣ, миссъ Севернъ-Джексонъ.
— А! Я не знала, что у васъ есть кузина изъ Америки, — замѣтила молодая женщина съ легкимъ оттѣнкомъ насмѣшки. — Поздравляю васъ. Несомнѣнно выгодно!
Онъ взглянулъ на нее почти жестко.
— Если вы намекаете на денежную выгоду, — сказалъ онъ, — ваша насмѣшка несправедлива. У миссъ Севернъ нѣтъ ничего.
Фаустина опустила глаза.
— Тогда, — сказала она, оставляя наступательный тонъ, который было приняла, и говоря съ глубокой грустью, — это она, наконецъ, ангелъ, фея?… и вы ее пылко любите?
Мишель такъ неожиданно повернулся къ молодой женщинѣ, что она вздрогнула.
— Это обыкновенная молодая дѣвушка, — сказалъ онъ, — и я ее не люблю; я женюсь, потому что я чувствую отвращеніе къ одиночеству и потому, что хотѣлъ бы имѣть семью, потому что я усталь отъ путешествій и хотѣлъ бы привязаться къ какому нибудь уголку земли, потому что я разбилъ свою жизнь и хотѣлъ бы попытаться возстановить ее на новомъ основаніи. Вотъ и все! Ахъ! Вы думаете, что для меня могутъ еще существовать ангелы и феи!
Гнѣвъ, поднявшійся минуту тому назадъ, вновь охватилъ Мишеля, болѣе раздраженный, болѣе сильный.
Въ то время, какъ Фаустина, безмолвная, слушала его, онъ вдругъ схватилъ ея обѣ руки и произнесъ тихимъ голосомъ, страстное дрожаніе котораго онъ не былъ въ состояніи сдержать:
— Но вы, значитъ, никогда не понимали, до какой степени я васъ любилъ. Ахъ! Какъ я васъ любилъ! Какъ все мое существо вамъ принадлежало, какъ вы однимъ словомъ, однимъ взглядомъ, однимъ дыханіемъ, могли мною располагать; какъ мнѣ хотелось унести васъ возможно дальше, жить только для васъ одной и быть увѣреннымъ, что вы будете жить только для меня; какъ я бывалъ ревнивъ, въ какое я приходилъ иногда отчаяніе и какъ я былъ глубоко правъ въ этомъ!… А я былъ рожденъ, чтобы любить такъ безумно, исключительно, страстно, но также и свято, и на всю жизнь, клянусь вамъ!… Тогда-то вы убили въ моемъ сердцѣ любовь или вы ее настолько унизили, что я болѣе не люблю, никогда болѣе не буду любить.
Заглушенный крикъ мольбы или любви:
— Мишель…
И поблѣднѣвшая голова Фаустины, свободная отъ скатившейся назадъ шляпы, упала въ страстномъ томленіи на грудь Мишеля, ея прекрасные волосы касались губъ молодого человѣка.
И онъ уступилъ обаянію этого прикосновенія, его обѣ руки обвились вокругъ безпомощныхъ плечъ, его губы погрузились съ наслажденіемъ въ эту золотистую массу волосъ, требовавшую его ласкъ… Затѣмъ онъ увидѣлъ западню; очень мягко, съ какой-то снисходительной и грустной деликатностью, онъ оттолкнулъ Фаустину, и долгій моментъ они стояли другъ подлѣ друга, не смѣя говорить, съ глазами, обращенными на море.
Наконецъ, Фаустина прошептала:
— Вы меня болѣе не любите…
И съ той же скорбной мягкостью онъ отвѣтилъ:
— Нѣтъ.
Въ эту минуту, болѣе искренній и менѣе честный, онъ могъ бы сказать: „я не знаю“.
Воспоминаніе о бѣдной маленькой Заннѣ не мелькнуло даже въ его умѣ, но онъ зналъ, что графинѣ Вронской онъ не могъ вернуть любви жениха Фаустины.
Даже вѣря искренности молодой женщины, онъ понялъ бы, что былъ обязанъ по отношенію къ той прежней чистой любви, по отношенію къ себѣ, по отношенію къ Фаустинѣ не любить съ кратковременнымъ упоеніемъ ту, которой онъ мечталъ отдать лучшую часть своей жизни и которую болѣе не уважалъ.
Графиня Вронская провела рукой по лицу, затѣмъ почти безсознательно, инстинктивнымъ женскимъ движеніемъ, она поправила свои волосы, свою шляпу.
