Жюльетта Бенцони - Изгнанник (LExilé)
— Довольно! Я не желаю больше ничего слышать! Лучше ты послушай меня внимательно: приказ Первого консула не допускает двойного толкования. Мы вместе с тобой должны покинуть Париж и нынче же вечером отправиться в Нормандию. Это одно из условий твоего освобождения.
— А остальные условия? Каковы они?
— Тебе незачем об этом знать. На тот случай, если ты не заметила, обращаю твое внимание на то, что мы едем в почтовой карете, а не в фиакре.
— И вы увезете меня в Нормандию? Но не в «Тринадцать ветров», я надеюсь? Вам известно мое мнение о пребывании там Лорны...
— Я ничего не забываю. Ты не поедешь и в Варанвиль. После того, как ты поступила с Розой, я не осмелюсь ее попросить приютить тебя снова.
— Дорогая тетушка Роза! Я уже вам говорила, что больше всего угрызений совести я испытывала из-за нее! Она сильно на меня сердится?
В первый раз после встречи с отцом в голосе Элизабет послышались нежность и даже теплота.
— Роза никогда не была злопамятной, — проворчал Тремэн. — Она желает лишь одного: чтобы тебя нашли. Роза не перестает упрекать себя за то, что не сумела уследить за тобой. Но об этом мы поговорим позже. Я долго думал о том, куда ты можешь поехать. Ты можешь выбирать между домом Анн-Мари Леусуа, которая тоже за тебя переживает, домом твоего крестного, или, если расстояние между Сен-Ва и «Тринадцатью ветрами» кажется тебе недостаточно большим, я могу доверить тебя моему другу Жозефу Энгулю. Ты можешь пожить в Шербуре, пока я не...
Гийом не закончил фразу вслух, но мысленно, с огромной надеждой произнес: «Пока я не сумею, наконец, убедить Лорну покинуть наш дом». Он знал, что это будет очень непросто, потребуется время, придется подумать и проявить чудеса ловкости.
— Не думаю, что поеду так далеко, — негромко ответила Элизабет. — Нет, не гневайтесь! Я согласна ехать в Нормандию, но не к нам домой. И я не хочу находиться поблизости от «Тринадцати ветров». Каково официальное объяснение моего отъезда?
— Желание уединиться в одном из монастырей в Байе, — сердито пробурчал Гийом. — Монастырей там много, и это достаточно далеко от Сен-Ва, чтобы унять любопытных.
— Байе! — радостно воскликнула Элизабет. — Какая удача! У нас там есть друзья... Они присутствовали при нашем венчании. Именно у них я смогу получать новости о моем муже. Надеюсь, вы согласитесь отвезти меня туда?
— Что еще за друзья? Ты считаешь меня сумасшедшим, способным оставить дочь у незнакомых людей?
— Некоторых из них знаете и вы! Вам же доводилось встречаться с дочерью госпожи де Меснильдо? Шарлотта де Вобадон в душе роялистка. Это самая верная и отважная подруга, которую только можно найти.
— Госпожа де Вобадон!
Тремэн видел ее в последний раз в 1791 году, когда медленно выздоравливал в доме Пьера Анбрюна после того, как побывал в лапах у Николя Валетта. Частично из любопытства, частично из интереса она пришла к нему с визитом вместе с матерью. Дамам хотелось знать, сумеет ли Гийом переправить их мужей в Англию. В то время Шарлотта де Вобадон была молодой семнадцатилетней дамой, не слишком красивой, но полной очарования. Очень белая кожа, рыжеватые волосы и ласковые глаза. Особую прелесть ей придавал удивительно музыкальный голос, настоящий голос сирены, против которого Гийому тем не менее удалось устоять.
Он мало что знал о ней. Шарлотта выросла в монастыре бенедиктинок в Кутансе. В пятнадцать лет ее выдали замуж за господина Летелье де Вобадона, очень богатого и достаточно приятного человека, который создал для нее в Байе такие прекрасные условия, которым завидовали окружающие. И Шарлотта очень дорожила своим благополучием: желая защитить свое имущество от закона об эмигрантах, она попросила у мужа развод «по расчету», к которому пришлось прибегнуть многим знатным дамам, чьи мужья вынуждены были бежать из страны. В то время ее одобрила даже мать. Этот республиканский развод был всего лишь бумажкой, не способной отменить церковный брак. Когда гроза миновала, супруги были готовы пожениться снова, если того потребует закон. Несколько лет назад Жанна дю Меснильдо умерла, от светского общества Валони почти никого не осталось, и Тремэн ничего не знал о ее дочери, которая, впрочем, мало его интересовала. Судя по всему, Шарлотта де Вобадон по-прежнему жила в Байе, раз Элизабет хотела у нее поселиться. Но Гийому не слишком хотелось доверять этой даме свою дочь. У прекрасной Шарлотты была своеобразная и незабываемая манера обращаться с мужчинами.
— Так ты хочешь жить у нее? — наконец спросил он.
— Почему бы и нет? У нее очаровательный особняк Но если она вам не нравится, я смогу выбрать другой дом. Я могу поехать к госпоже Амфри, она более строгая, но очень добрая, или, например, к госпоже де Шивре. Поверьте мне, отец, это лучший выход в сложившейся ситуации.
— Можно сказать, что для тебя худшее — это и есть самое лучшее! — пробормотал Гийом, касаясь рукой кармана, в котором лежала та самая записка, которую Элизабет приколола к седлу своей лошади перед тем, как убежать со своим принцем. — Хочется верить, что на этот раз все будет иначе.
Тремэн несколько минут подумал, а потом объявил:
— Вполне возможно, я сделаю то, о чем ты меня просишь, но при одном условии. Я хочу, чтобы ты поклялась мне, что не уедешь из Байе, не предупредив меня об этом. Я всегда должен знать, где ты находишься, и твое местонахождение должно быть достаточно близко, чтобы я мог быстро добраться до тебя.
— Это может создать определенные трудности. Если мой муж позовет меня...
— Смею надеяться, что ему хватит ума... и любви держать тебя подальше от тех опасностей, которые угрожают ему самому. Ты не должна ни под каким видом покидать Нормандию.
— Но почему?
— Я отвечу тебе честно. Мне пришлось поручиться за твое поведение не только своей свободой, но и всем моим имуществом. Если тебя снова поймают на том, что Первый консул сочтет заговором, от «Тринадцати ветров» ничего не останется, как, вероятно, и от тех, кто там живет. Поэтому, если твоя семья хоть что-нибудь для тебя значит...
Темнота не позволила Тремэну увидеть, как побледнела его дочь, но он почувствовал, как она вздрогнула.
— Это ужасный шантаж! — прошептала она.
— Я согласен с тобой, и я бы ничего тебе не сказал, если бы речь шла только обо мне. Но есть твои братья, дом и все те, для кого он необходим, как хлеб и вода. Ты не имеешь права...
— Больше ни слова, прошу вас! Я клянусь не совершать ничего, что могло бы навлечь опасность на мою семью. У Луи Шарля слишком теплые воспоминания о «Тринадцати ветрах», чтобы он не понял этого, когда я расскажу ему обо всем.
