Джулиана Грей - В объятиях принцессы
– Спасибо, – сказала она, чуть улыбнувшись, и потянулась, чтобы погладить песика.
Сомертон подошел к письменному столу и присел на край. Одна его нога упиралась в пол, другая небрежно покачивалась в воздухе.
– Чему я обязан столь высокой честью?
Луиза пристально разглядывала карту.
– На Рождество здесь карты не было.
– Вы совершенно правы. Не было.
– Что вы на ней отмечаете?
Граф несколько раз качнул ногой, после чего ответил:
– В то утро, когда мы сюда приехали – ваша болезнь еще только начиналась, – я получил сообщение, что моя жена и сын покинули лондонский дом. После этого их никто не видел.
– Вы хотите их вернуть? – Она перевела глаза с карты на графа.
– Да. Точнее, я хочу вернуть сына. Моя жена может отправляться к дьяволу.
– Вы не можете их разлучить.
– Я не могу жить вдали от сына и даже не знать, где он. В конце концов, он мой наследник.
– Она его не отпустит.
Ее голос был до странности монотонным, скучным, каким-то безжизненным. В нем не было пыла, всегда ассоциировавшегося у Сомертона со стариной Маркемом, даже когда тот послушно писал под диктовку письма или отвечал на приглашения. Эта Луиза была совершенно не похожа на того юношу. Она была его бледной копией, тенью, лишившейся не только плоти и волос, но и силы духа.
– Вам надо лежать, – тихо сказал граф.
– Оставаясь в своей комнате, я не имела возможности поговорить с вами.
– Хорошо. Что вы хотели бы обсудить?
Луиза расправила плечи. Движение далось ей явно с изрядным трудом.
– Я хотела бы обсудить свое будущее здесь с вами.
У Сомертона замерло сердце. Чтобы скрыть паралич, который распространялся от сердца вверх и уже затронул голосовые связки, он провел рукой по рукаву и некоторое время молча рассматривал гладкую высококачественную шерсть.
– В данный момент, мой дорогой Маркем… – проговорил он, когда голос к нему вернулся. – Кстати, вы не возражаете, если я пока буду называть вас Маркемом? Привык, знаете ли. Трудно перестроиться.
Луиза молча кивнула.
– Так вот, в данный момент, – продолжил он, – меня больше интересует ваше прошлое, чем будущее.
– Странно, что вы все не узнали раньше – вы с вашим расчетливым умом и ваши шпионы.
Сомертон пожал плечами:
– Было слишком много отвлекающих обстоятельств. К тому же мои люди являются слишком ценными и прекрасно обученными агентами, чтобы тратить их время на такую мелкую задачу, как идентификация личности.
Уголки рта Луизы дернулись. Граф мог побиться об заклад, что она высокомерно усмехнулась.
– Понимаю.
– Особенно когда решение проблемы сидит прямо передо мной. Скажите мне, Маркем… Луиза. Скажите четко и ясно. Кто вы и почему поступили ко мне на службу в мужском обличье?
Ну вот, самые главные слова произнесены. Сомертон затаил дыхание, ожидая ответа. Опасаясь его.
Луиза тряхнула головой:
– Это больше не имеет значения.
– Простите, не понял?
– Милорд, как вы узнали, где меня искать, в ночь, когда мы покинули Лондон?
Сомертон встал и подошел к окну.
– Я послал лакея следить за вами. Лондонские улицы небезопасны ночью, даже в феврале. Он видел, как вы ссорились у Арки Веллингтона с женщиной, которая потом запихнула вас в экипаж и отвезла в конюшни на Итон-сквер.
– Итон-сквер?
Граф обернулся:
– Вы не знали?
– Не знала. – Луиза судорожно сглотнула и опустила голову. – Что вы там видели?
– Когда я приехал, было уже поздно. Два часа ночи или около того. Я был занят другими делами, когда Джон пришел домой с этой информацией. – Он снова повернулся к окну и ухватился за штору, стараясь изгнать память о том, чем он занимался той ночью. Последнее отчаянное деяние его семейной жизни.
– Там был кто-то еще? – тихо спросила Луиза.
– Нет. Я заметил следы какой-то поспешной деятельности, но в здании не было ни души. Я имею в виду, ни одной человеческой души. Лошади были.
– После этого мне не приходили письма? Записки?
– Нет. – Сомертон отвернулся от окна и скрестил руки на груди. Маркем – Луиза сидела, положив руки на колени, и смотрела на свои пальцы. Окно выходило на восток, и в него уже заглянуло весеннее солнце. Оно осветило ее слишком худую фигурку, подчеркнув хрупкость костей и бледность кожи. Только волосы – пусть даже очень короткие – казались живыми и светились рыжеватым огнем. Сила ее горя потрясла графа.
– Что случилось, Маркем? – тихо спросил он.
– Это не важно, – так же тихо ответила она. – Это больше не имеет значения.
«Ты имеешь значение, – мрачно подумал он. – Ты одна».
Он вспомнил, как нашел ее бесчувственное тело на полу. Она лежала беспомощная, почти бездыханная, испачканная собственной рвотой, на грязном матрасе. Вспомнил охватившую его панику, когда в полном отчаянии вышел в два часа ночи из своей спальни и обнаружил, что у двери его терпеливо дожидается Джон. Он сказал, что побоялся беспокоить графа, пока он занят с графиней. Но дело в том, что Маркема увезли. Его похитили. Он был в опасности все время, пока Сомертон старался вызвать хотя бы какие-то эмоции в покорно лежащем теле своей жены – о, она никогда не сопротивлялась, ведь хорошая жена не может не позволить мужу пользоваться своим телом, – тщетно и отчаянно пытаясь… что? Заставить ее, наконец, произнести одно простое короткое слово? Она должна была сказать «нет», и после этого он мог с чистым сердцем предложить ей развод.
Только она так и не произнесла этого слова. Он бросил ей вызов, приказал доказать свою верность, исполнить свой супружеский долг, и она покорно пошла с ним в спальню – прелестная мученица. Она сама разделась, и в конце концов его изголодавшееся тело не устояло перед искушением.
Сомертону хотелось выбежать на улицу и заорать во всю мощь своих легких. Хотелось дать выход злости и отчаянию. Он был в постели с женой, которая ненавидела его всем сердцем, занимался с ней тем, что не принесло ему физического удовлетворения – только душевную боль, – когда был нужен Маркему… Луизе. Когда Джон сказал ему, что Маркем в большой опасности, Сомертон не понял охвативших его чувств. Теперь он разобрался в себе, но это не помогло. Понимание только усилило неудовлетворенность. Он попал в ловушку, обратив свою отчаянную жажду человеческого тепла не на тот объект.
Бог проклял его.
– Итак, Маркем… – Граф наконец отошел от окна и вернулся к столу. – Думаю, прежде всего необходимо позаботиться о вашей одежде. Боюсь, в доме ничего подходящего нет. Гардероб ее милости отправлен в приют для падших женщин.
Луиза выпрямилась:
– Собственно говоря, именно об этом я и хотела с вами поговорить. Мне больше некуда идти. У меня нет дома, нет семьи, которой я нужна. Я бы предпочла… вернуться к моему мужскому обличью и работе вашего секретаря. А там видно будет.
