Элоиза Джеймс - Укрощение герцога
Внезапно дверь распахнулась.
– О, вот она, моя прелесть, – пробормотала сонная женщина.
– Мы не сумели надеть на нее пеленки и закрепить их, – сказал Гейб. – Она была совершенно мокрая, когда я сюда пришел, и уже какое-то время плакала.
В его голосе звучал стальной холод, и это вызвало у женщины поток сбивчивых извинений: она была внизу, пригрелась возле камина и ненадолго уснула. Ленты на ее чепце подпрыгивали, пока она поспешно завязывала шнурки туалета Мэри.
Вскоре Мэри была запелената как следует и превратилась в уютный теплый узел. Гейб дал возможность мисс Питен-Адамс выйти за дверь первой, и они некоторое время постояли в коридоре. Он понимал, что похож на огромного увальня, когда стоит вот так и пялится на нее, глядя сверху вниз, не произнося ни слова.
Румянец, медленно заливавший ее щеки, заставил его мучительно пожелать того, чего он навсегда был лишен, – сладостного и чистого аромата порядочной женщины. Которую никто не смог бы назвать дешевкой. Которая никогда не бывала охвачена телесным голодом. Это было написано на лице мисс Питен-Адамс. Ее чувства не уведут ее с праведного пути, как случилось с его матерью.
Было нечто извращенное в том, что ее холодность и отсутствие интереса к нему как к мужчине воспламенили его, как сухое дерево. Вполне справедливо, что она отнесла его к категории помеченных знаком «незаконнорожденный» и больше о нем не думала.
Даже теперь ее глаза казались задумчивыми. По-видимому, она размышляла, что это такое с ним случилось.
– Нам следует пожелать друг другу доброй ночи, – сказал он. Голос его прозвучал резко и грубо.
– Да, – ответила она. – Вы не думаете, что кормилица Мэри, вероятно, провела на кухне большую часть вечера?
Похоже, его собеседница не ощущала никакого напряжения в атмосфере, хотя он стоял лицом к ней, трепеща, как дерево в бурю.
– Мэри нужна няня, но я еще не нашел замены этой.
У мисс Питен-Адамс был рот женщины, которая никогда и ни за что не уступит животной страсти. Он уже собирался попрощаться, когда отворилась еще одна дверь в коридор. Он вскинул голову, кляня себя и гадая, не будет ли женщина скомпрометирована только тем, что ее застали в коридоре в обществе мужчины.
Имоджин Мейтленд огляделась, и глаза ее округлились от любопытства.
– Что здесь происходит? – спросила она, выходя в коридор. К облегчению Гейба, она оказалась одетой в халат и грудь ее была достойно прикрыта.
– Ребенок мистера Спенсера расплакался, – пояснила мисс Питен-Адамс. – Доброй ночи, Имоджин.
И, не удостоив его взглядом, она исчезла за дверью своей спальни.
Леди Мейтленд повернулась к нему. Если по взгляду мисс Питен-Адамс не было заметно, что она признает в нем мужчину, то глаза леди Мейтленд выражали это признание в избытке. Она поплыла к нему, и в природе ее намерений ошибиться было невозможно. В лунном свете, струящемся сквозь высокие окна в конце коридора, ее черты выглядели несколько экзотично. Ее волосы были заплетены в косы и вились вокруг лица, что делало ее похожей на ведьму, дух ночи, спускающуюся на землю, чтобы околдовывать мужчин и лишать их разума. И все же… и все же Гейба ничуть не трогали ни алые губы леди Мейтленд, ни ее особенная, загадочная улыбка. Ну разве что самую малость.
Она была из тех, кто отлично знает, чего хочет: его на ограниченное время и на ясных и четко очерченных условиях. Для нее незаконнорожденность делала его подходящей партией для определенных целей, но никак не посягала на ее права светской женщины.
И все же в ее выражении была некая неопределенность, противоречившая ее решительному виду, когда она вот так стояла перед ним, вопрошая его хрипловатым голосом, не сопроводит ли он ее в библиотеку выбрать книгу.
Конечно, она была из тех женщин, которыми он мог обладать. Она была изысканной, но сама нашла к нему подход и проявила инициативу, а не наоборот. И это было унизительно. Ее глаза были темными и полны заинтересованности, несмотря на то что он читал в них некоторую неуверенность. Она не была потаскушкой. И возможно, это была ее первая попытка обольщения мужчины.
– Я, – сказал он, откашлявшись, – несколько утомлен.
Тотчас же выражение ее лица изменилось и выразило разочарование, но осветилось загадочной и многозначительной улыбкой. И сердце его упало. Что он делает? Кто он такой, чтобы заставить ее чувствовать себя недостаточно обольстительной?
Не следует ли ему поцеловать ей руку только за то, что она бросила на него благосклонный взгляд?
– Я вполне вас понимаю, – сказала она. – Такое со мной не в первый раз, и мне тоже пора в постель.
Гейб ощутил прилив спасительного гнева против того, кто в прошлом посмел отказать столь прекрасной молодой женщине. Он почувствовал также сильную потребность объяснить ей, что отсутствие законных родителей вовсе не означает, что он лишен нравственных принципов. У него не было выхода и возможности отказать ей.
– Не угодно ли вам… – Он пытался найти в своей памяти нечто важное.
Где надлежит свершиться этому беззаконию, когда люди находятся в гостях? Самым последним делом он счел бы пригласить ее в свою спальню. Ведь иногда он брал туда Мэри.
– Не желаете ли завтра вечером съездить со мной в Силчестер? – спросил он.
– Там кто-нибудь может нас увидеть, – ответила она, и в голосе ее прозвучало сомнение. – Я говорю это только потому, что Рейфа нервирует, когда я путешествую без должного сопровождения, – добавила она, снова кладя руку ему на плечо. – Я не хотела бы, чтобы вы подумали, что у меня нет желания поехать.
– Почему бы нам не предпринять это путешествие переодетыми? – услышал он собственные слова, будто со стороны. И ее лицо просияло.
– О, как весело это будет! Может быть, мы съездим в какое-нибудь уединенное местечко?
Внезапно Гейб вспомнил, что видел объявление на столбе на дороге в Силчестер.
– В «Черном лебеде» выступает певица из Лондона.
– Это было бы чудесно! – прошептала она и выглядела при этом скорее как ребенок, предвкушающий угощение или подарок, чем как молодая женщина, устраивающая безнравственное свидание.
Он поклонился:
– В таком случае до завтрашнего вечера.
Ее глаза казались влажными, где-то в их глубине он видел намек на смех. Гейб понимал, что заниматься любовью с Имоджин Мейтленд, даже просто провести с ней вечер было таким наслаждением, получить которое любой нормальный мужчина счел бы великим и редким счастьем.
Она исчезла за дверью спальни, вероятно готовясь сбросить халат и улечься в постель на деликатно шуршащие шелковые простыни.
А Гейб остался стоять в холодном коридоре, не сводя глаз с дверей двух спален. Это походило на средневековую мистерию, в которой человеку предлагался выбор между добром и злом. Но в жизни было гораздо сложнее.
