Герман Воук - Марджори в поисках пути
Уолли Ронкен изредка приглашал Марджори на ужин. Он закончил колледж, жил со своими родителями, с трудом зарабатывал сорок долларов в неделю в рекламном отделе на фирме отца, которая занималась изготовлением офисной мебели. Уолли работал над пьесами каждый вечер с девяти до двенадцати и уже закончил три фарсовых комедии. Он предложил их продюсерам, но пока без успеха.
— Уолли, ты никогда ничего нигде не получишь, если ты пишешь в свободное время, — говорила ему Марджори. — Тебе следует посвятить этому всю жизнь.
— Ну, сейчас я взрослый — теоретически. Я лучше сам буду платить за собственные галстуки и рубашки. Я все же думаю, что мне удастся где-нибудь поставить спектакль, если я смогу придерживаться прежнего графика. Конечно, это мешает жизни в обществе, но я, честно говоря, не слишком переживаю по этому поводу. Ужин с тобой — это, конечно, другое дело.
Во время одного из таких ужинов Марджори вдруг пришла на ум хулиганская мысль: если бы она собиралась вступить в любовную связь в «образовательных» целях, то следовало бы отдать предпочтение Уолли Ронкену. Он заслуживал этого больше, чем кто-либо другой, за свою верность и благоговение. Он теперь не делал попыток поцеловать ее даже перед прощанием. И не из-за робости. Он ясно осознал свои способности, приобрел какую-то философскую уравновешенность в восприятии Марджори как недоступного божества. Он говорил с ней о сюжетах своих пьес и серьезно принимал ее замечания. Когда она общалась с ним, она всегда чувствовала себя хорошо. Его отношение к ней как к богине придавало силы, ведь молодые актеры или продюсеры относились к ней, как к какой-то кукле. Но это было и довольно скучно. Она не оставляла идею о любовной связи с Уолли главным образом потому, что знала — это невозможно.
Ее матери нравился Уолли, и она часто намекала, что Марджори вполне могла воспринимать его серьезно, особенно теперь, когда они оба повзрослели.
— Он, возможно, покончит с писательской глупостью, и тогда его ждет дело отца, — говорила она.
Марджори не обращала на это внимания, как и на большинство намеков своей матери, касающихся замужества.
Она чувствовала себя виноватой из-за того, что до сих пор сидела на шее у родителей. Но старалась владеть собой. Однажды, когда ее замучили просьбами пойти на танцы в храм, она кротко сказала матери, что в двадцать один год не чувствует, будто жизнь уже прошла.
— Я выйду замуж раньше, чем мне исполнится двадцать пять, мама, я тебе обещаю.
— Кто тебя торопит? Просто прежде, чем ты выйдешь замуж за мужчину, ты должна встретить его, если я не ошибаюсь.
Итак, она пошла на танцы. Там она встретила розовощекого маленького парня из общины Дартмаута. Он безумно влюбился в нее и умолял приехать к нему на зимний карнавал в феврале. Его отец был богатым владельцем фирмы, производящей печи. Миссис Моргенштерн не давала ей покоя.
— Что плохого случится, если ты поедешь в Дартмаут на недельку? Неужели замерзнешь до смерти?
— Мам, он ребенок, он почти на два года моложе меня.
— Может быть, ты познакомишься с профессором, который тебе понравится.
— Я заключу с тобой сделку, мам. Перестань изводить меня упреками насчет Морриса Шапиро, никогда больше не упоминай это имя при мне, и тогда я поеду в Дартмаут.
Мать после минутного замешательства сказала:
— Сделка.
Наступил февраль, и Марджори пришлось сдержать свое слово. Она запомнила зимний карнавал навсегда как кружащуюся галлюцинацию, в которой краснощекие пьяные мальчики и девочки в малиновых, зеленых, желтых свитерах вопили, танцевали, обнимались, неслись на санях, брели по колено в снегу; она запомнила прикосновение шерсти, мокрую прохладу снега и жжение неразбавленного виски; и ноющие мокрые ноги, замерзшие пальцы на руках и ногах, красный текущий нос и ужасно горящие глаза. Хуже всего было то, что ее впихнули в спальню вместе с дюжиной ужасно молодых девочек и она чувствовала себя чем-то между старой девой и дамой-компаньонкой. Среди этих девочек Марджори была объектом косых взглядов, шепота и хихиканья. Им в большинстве своем было около семнадцати. У них были полные груди, они бегали в очаровательном нижнем белье и разговаривали между собой с высокомерной мудростью на школьном сленге, который Марджори почти забыла. Было отвратительно. Даже и розовощекий парень понял наконец, что она страдала, и печально посадил ее на ранний поезд до Нью-Йорка. На следующий день она пошла в аптеку и почувствовала облегчение оттого, что была вместе с привлекательными двадцатилетними девушками, среди которых она все еще оставалась одной из молодых. Еще многие недели ее преследовал ужас, испытанный в общине в Дартмауте: чувство, что она, незамужняя, вдруг перешла в более старшее поколение.
Однажды утром в середине февраля Марджори была удивлена, прочитав заметку в театральных сплетнях «Нью-Йорк таймс»:
«… Еще одним участником бродвейского весеннего репертуара может быть постановка Питером Феррисом музыкальной комедии «Принцесса Джонс». Автор Ноэль Эрман — честолюбивый новичок, сочинивший, к его чести, пару популярных песен-хитов; последняя из них «Старое лицо луны». Эрман написал текст, стихи и музыку для комедии. Более подробно о «Принцессе Джонс», когда продюсер и автор вернутся из командировки в Голливуд через неделю или две…»
Потрясение победило обычную сдержанность Марджори. В развевающемся домашнем халате и ночной сорочке она выбежала из своей спальни на кухню.
— Мам, ты видела?
Миссис Моргенштерн подняла глаза от сковородки, на которой она жарила яйца.
— Что на этот раз?
Марджори прочитала статью вслух с оттенком триумфа в голосе. Брови матери поднялись. Она подала на стол яичницу и налила кофе.
— Ну, сядь и позавтракай, если ты не слишком взволнована, чтобы есть.
— Я вообще не взволнована, — сказала Марджори. — Но это интересно, не правда ли? Я всегда знала, что у него талант. Никто со мной не соглашался, но я к этому привыкла.
— Ты что-нибудь слышала о нем за последнее время?
— Ты же знаешь, что я вот уже год, как порвала с Ноэлем Эрманом, но я, конечно же, желаю ему всего наилучшего. Почему бы нет?
— Кто этот Питер Феррис?
— Я не знаю. Думаю, какой-то новый продюсер.
Мать взяла газету и нахмурилась над ней.
— «Принцесса Джонс», да? Хм. Ты думаешь, это будет хит?
— Я думаю, будет. Она превосходна.
— Откуда ты знаешь?
— Ноэль прочитал мне текст и познакомил меня с партитурой уже давно.
— О чем она?
Марджори помолчала. Но было что-то ободряющее в том, что она знала сюжет бродвейского шоу. Она говорила, пока ела яичницу, а мать внимательно слушала историю американской наследницы, выходящей замуж за обанкротившегося молодого принца и пытающейся реформировать сыроваренную промышленность отсталой маленькой балканской страны по образцу американской конвейерной индустрии. Через некоторое время миссис Моргенштерн начала смущаться и морщить нос. Марджори вовсю запутывала сюжетные линии. Она внезапно прервалась.
