Элиза Ожешко - Последняя любовь
— А что здесь будет, пан корчмарь? — спросил Андрей, указывая на цепь и флажки.
— Да разве вы не знаете? — с важностью спросил корчмарь. — Это ниженеры меряют дорогу, по которой поедет машина.
— Какая машина, пан корчмарь?
— Не слышали? Комотыв! Такой большой воз, что без коней народ повезет.
— А, теперь я знаю, что это за лихо! — закричал дворовый, вспомнив, как камердинер пана рассказывал о такой машине. — Теперь я знаю, — повторял он, — люди говорят, она визжит, как черт, и летит, как ветер.
— Как это — без коней? — недоумевал Андрей.
Корчмарь Лейба, у которого был зять в Варшаве, рассказывавший ему о железных дорогах, стал, коверкая слова, объяснять крестьянам, как в комотыв накладывают дрова, как они там сгорают и пар толкает большие вагоны, а в вагонах ездят люди и перевозят товары. Сидя в двуколке, он ораторствовал, как профессор с кафедры, а трое слушателей разинули рты. Когда он кончил, Андрей пожал плечами, в сердцах нахлобучил шапку и, сплюнув, сказал:
— Тьфу, сгинь, нечистая сила! Где это видано, чтобы люди без лошадей ездили!
— Вот те крест, я на этой телеге не поеду! — пропищала девка.
— Поедете, поедете! — решительно сказал Лейба. — Это дешево стоит! Ну, мы тут болтаем, — продолжал он, — а ярмарка не ждет. Что же делать, чтобы нас господа пропустили?
— Надо их попросить, — отозвался дворовый.
— Я не пойду просить! — заявил Андрей.
— Ну, я сам пойду! — сказал Лейба.
И, сойдя с двуколки, он с трудом перелез через канаву, отделявшую луг от дороги, и направился к группе мужчин, которые шли навстречу, к усадьбе. Крестьяне остановились на краю дороги, чтобы послушать, как корчмарь будет разговаривать с инженерами. Но расстояние, хотя и небольшое, помешало им разобрать слова. Они только увидели, как Лейба, сняв шапку и ермолку, низко поклонился, а господа остановились и переговаривались между собой. Потом от них отделился высокий, весь в черном, человек, поднял руку и зычным голосом крикнул рабочим, тянувшим цепь:
— Убрать цепь, освободить дорогу!
— Не убрали бы веревки, — говорил Лейба, взгромоздясь на двуколку, — пришлось бы нам тут стоять до вечера. Но один сказал: «Почему бедные люди должны понапрасну терять время? Цепь там уже не нужна!» И все его послушались. Добрый господин, дай ему Бог здоровья, не то мы и к концу ярмарки не поспели бы. Вон тот, с длинной бородой. — Лейба указал на того, кто кричал рабочим.
— Конечно, добрый, коли людей жалеет. — Андрей вздохнул.
Господин, о котором говорил Лейба, немного опередил остальных. Из-под шляпы виднелось тронутое загаром лицо, в руке он держал изящную трость. Это был Равицкий.
Цепь убрали, и телега медленно покатила по дороге, а за ней двуколка Лейбы. Андрей, погоняя лошадь, долго еще плевался и повторял:
— Сгинь, пропади, нечистая сила! Без лошадей ездить! Не иначе это сам черт выдумал!
— Немецкие штучки! — вторил дворовый.
Дивчина дремала, бережно держа на коленях корзину с яйцами, а Лейба, поглаживая рыжую бороду, бормотал:
— Zwei rubel mit dreizehn kopiejkes[108].
Так и ехали эти простаки. Позади строили железную дорогу, впереди была ярмарка. И какое им было дело до локомотива, до выдумок черта и немецких штучек, когда на ярмарке их ждали удача и веселье?
О нищие духом! Настанет время, когда не только ваше тело, но и ваши мысли со скоростью локомотива устремятся вперед. Вы слезете с телеги невежества и захотите сравняться с теми, чей ум сегодня кажется вам адской силой. Наступит пора… а пока поезжайте с Богом, и — веселой вам ярмарки! А если встретите писаря из имения, скажите ему, чтобы в ярмарочной толкотне не потерял перстенька с бирюзой.
Пять инженеров во главе с Равицким остановились посреди дорога, окинули взглядом равнину и обозначенную фляжками линию.
— Сегодня, господа, — сказал Равицкий, — мы сэкономили железнодорожной компании пятьдесят тысяч рублей, на целую версту сократив дорогу.
— А кроме того, — добавил инженер такого же возраста и такой же представительный, как Равицкий, — избежали больших расходов по выкупу земли, что, оставь мы прежнюю линию, было бы неминуемо.
— И за все это компания должна быть благодарна вам, пан Равицкий, — сказал с иностранным акцентом очень молодой человек; его смуглое лицо, быстрые, резкие движения, словно он весь был на шарнирах, и пронзительные, огненные глаза указывали на то, что он чужеземец.
— Я думаю, господа, — ответил Равицкий, — что вы и сами бы заметили ошибку, но чем раньше мы это исправили, тем лучше. Заслугу, как вы это называете, я с удовольствием разделю с вами, — ведь мы действовали сообща. А сегодня не один из вас потрудился на этом солнцепеке побольше моего. У пана Клеменса даже щеки ввалились, а ты, Михал, живот свой на лугу растряс.
— Что правда, то правда, — ответил Михал, — чертовски подвело живот, и не только у меня. А перспектива невеселая, правда, не холодно, но голодно и до дому далеко.
— Очень сожалею, что не могу принять вас, как вы того заслуживаете, — весело ответил Стефан, — но чем богаты, тем и рады. Я распорядился приготовить обед в расчете на всех нас. У меня, как вы знаете, повара нет, но, говорят, голод — лучший повар. Живете вы далеко и, пожалуй, еще помрете с голоду, прежде чем до дому доедете, и грех этот будет на моей совести. Имение под боком, я провожу вас самой короткой, хотя, может, и не самой удобной дорогой. — Равицкий взял под руку пожилого инженера и бодро продолжал: — Дорогой коллега, мы, как старшие, пойдем впереди: где мы ползком, там молодые одним махом перескочат.
Инженер, к которому относились эти слова, был старше остальных и, видимо, находился в приятельских отношениях с Равицким. За ними шли два других инженера: один с виду чужеземец, другой — средних лет, с веселым лицом; это о нем Равицкий в шутку сказал, что он похудел за день. Замыкал шествие белокурый, бледный, но крепкого сложения молодой человек с голубыми глазами. Он тоже смахивал на иностранца, быть может, из-за оригинальной шапочки на голове.
— Как здесь красиво, правда, Михал — спросил Равицкий.
— Прелестно, недаром принеманский край славится красотой.
— Это еще что! Сам увидишь, Бог жалует не только заграницу; люди просто не знают, как здесь красиво, и стремятся в дальние страны.
— Говорят, в наших краях не на что потратить деньги и нет удобств для путешественников. И еще утверждают, будто бы у нас нечему поучиться, а мне кажется, это значит, что им негде разгуляться и себя показать. Особенно нас удивляет эта несносная Франция… — прибавил Михаил и с улыбкой оглянулся на идущего за ними молодого человека.
