Я тебе не ровня (СИ) - Шубникова Лариса

— Андрей, что ж ты молчишь? — Аринка все же не зря душой его была, приметила и отголоски мыслей заполошных и тоску, ту самую, которая рождается в человеке от метаний думственных. — Случилось что, любый?

Мамка стояла поодаль, но «любый» услыхала, губы поджала и кашлянула, мол, веди себя урядно. Андрей в момент осердился, да кинул на мамку свой взгляд чернючий — та зенки вылупила, брови вознесла высоко, малёхо подалась, но сдюжила. Осталась на месте своем сторожевом. С того он и понял — поговорить не выйдет, поцелуя ему ждать до второго пришествия Господня, а уж как до свадьбы дотянуть — то совсем неведомо.

— А помнишь ли, Арина, как я тебе про грамоту рассказывал? Ту, что отец мой тиснул нам на венчание?

— Помню, как не помнить, люб… Андрей, — запнулась о ласковое слово, не стала гневить мамку.

— Ну, так теперь новую надо составлять. Теперь уж боярышне, не славнице. Так я принесу тебе показать-то? В то же время и буду.

Аринка сморгнула, но поняла — ночью придет. Едва на месте усидела и лик серьезный удержала.

— Мы завтра с матушкой у боярыни Ксении будем, — кивнула на мамку-то. — Так ты приходи в урядное время, боярин.

— Как скажешь, боярышня Арина, — встал, поклонился по-жениховски, огрел взглядом докучливую мамку, и двинулся восвояси, в надежде переждать тягучие часы у Дёмки в дому. Житяниха уже и покряхтывала, мол, задержался, не урядно, иди уже.

Аринка поклонилась в ответ, но сияющего взгляда не сдержала. С того Андрей и понял — будет ждать ночью! Еще больше возненавидел мамку Житяниху — как дотерпеть-то?!!

Уже у ворот велел своим людям стеречь Дорофеевское подворье — давно пора. А как инако? Каждую минуту надо ждать беды и той самой, страшной, когда Аринку у него отберут. С тех думок Андрей посуровел.

На подворье боярина Акима все еще тяжко было. Печаль по ушедшему до времени сыну разливалась по воздуху, что хмарь ноябрьская. Но уж боярыня Ксения встала с лавки — все лежала, горе нянькала — и закрутилось жизнь по-тихому. Боярин говорил уж ровнее, отчетливей. Машка и та перестала носом хлюпать — помогала матери, делила с ней непростую хозяйскую заботу.

Шумской токмо что землю не рыл копытом, как Буян его чернявый. На солнце смотрел, а оно, круглобокое, все не садилось. Будто прилипло на одном месте. Таскался за Дёмкой то в ратный круг, то на кузню, а нетерпения своего так и не унял. Но дождался ночи-то…

Темень пала, он и пошел к Арине. У ворот его люди, проверенные. Стояли схроном, чай, дело-то свое знали.

— Кто там шастает? — тихий, но суровый голос Алёшки Бурого ночную тишь не обременил.

— Я это, Лёх. Молчи и стой, как в рот воды набрал. Шумни, ежели что, — прошептал Андрей.

Алёшка женатик сам-то, но еще не старый. Догадался, поди, куда боярина несет. Хмыкнул в пшеничный ус незаметно, и пропустил Шумского. Тот тихим шагом миновал двор, потоптался под открытым окошком, схватился за край, и сиганул.

Она его ждала… Подлетела, обняла, к широкой груди прижалась. Шумской тиснул ее к себе крепко, покрыл поцелуями горячими любимое личико.

— Ариша, золотая, скучал так, что хучь волком вой, — а сам целует, как шальной и ответить ей не дает.

Да и что ответить? Зачем, когда и так все понятно. Вон они, коленки-то дрожат-подгибаются. Шумской маленько ополоумел, когда почуял тяжесть податливого девичьего тела на руках-то, взметнул ее на себя и к лавке. Арина только ахнула счастливо. Вот уж под нетерпеливой рукой Андрея затрещал ворот нарядного летника, оголилась белая шейка для поцелуев горячих, да сладких.

На шее приметил бусы — подарок свой сердечный. Прятала под нарядным летником, расставаться не хотела. С того и вошел в разум. Арину отпустил, токмо обнял крепко, и усадил рядом с собой на лавку-то. Чуть наново не набросился, когда услыхал ее вздох недовольный. Но сдержался, ить бусы те, как сама Аришка — прятала самое важное под боярским летником, как и чин свой княжеский.

Совесть и любовь пересилили мужское, да нахрапистое. Шумской стал говорить.

— Арина, скажи, любишь ли меня?

Рыжая глаза распахнула, мол, неужто слова нужны? Вот же я, твоя совсем.

— Люблю, сам знаешь. Ты что, Андрюша? — в глаза заглянула, улыбнулась, и ладошку свою малую ему на щеку положила. Шумской в нее носом ткнулся, как щеня, принял ласку нехитрую и душевную.

— Золотая, так сошлось, что оказалась ты боярышней беглой… А вот что бы было, стань ты княжной? Ведь вон какой случай-то вышел, — начал издалека.

— Я? Княжной? — Аришка засмеялась, да так весело, что Андрей почти забыл свои тревожные думки. — Ты шутишь?

— Так ты и боярышней стать не чаяла. Замуж за меня не хотела идти, измучила совсем. Стань ты княжной, ненароком, тоже бы отказала? Ведь неровня.

Аринка снова прыснула.

— Боярин, вот не пойму я тебя. С чего речи такие?

— Золотая, просто ответь, хотела бы быть княжной? Там и наряды красивые и очелья яхонтовые. Власть. Да и жениха нашла бы не в пример мне… Без резаной морды, — Шумской ухмыльнулся горько.

— Ты мне нравишься. Всегда нравился. Еще когда увидала тебя впервой, все думала — как хорошо, что щеки у тебя гладкие. Не люблю я усатых, на жуков похожи, — смеялась, дурёха несмышленая. — А шрам твой… Андрей, вот хочешь не верь, а он тебя краше делает. Что? Что так смотришь?

— Арина, похоже, и тебя сглазили в один день со мной. Краше? Меня за ту бровь чёртом кличут и плюют вослед. Не иначе страшный наговор тебя слепой делает, — Шумскому жуть как приятно было это слушать, потому и подался бесу гордыни, наговаривал на себя, чтобы еще раз сказала, каким красавцем он ей видится.

— Правда, краше! — вскинулась Аринка, а Шумской не сдержался и поцеловал крепко.

— Так ты не ответила о княжне.

Рыжая токмо вздохнула.

— Ну, что сказать … — Аришка уютно устроилась в теплых руках Шумского, с того, должно быть и решила молвить озорное. — С тобой бы расплевалась. Почто мне боярин простой, а? Очельев бы набрала, да нарядов разных. Нашла бы себе княжича с двумя сечеными бровями.

Когда поняла, что Андрей дышать перестал — испугалась.

— Андрюш, ты что?

— Ты этого хочешь, золотая? — так он смотрел на нее, что не передать словами. Будто прощался!

Бросилась целовать и обнимать!

— Андрюша, любый, я так ведь молвила, для смеха. Без тебя ни минуточки не могу. Веришь? Что ты про княжну-то завел?

Шумской задышал, оттаял.

— Арина, не шутя спрашиваю. Ответь нето. Надо мне.

Она задумалась, а потом и рассказала:

— Мы с дедой в городище далеком жили. Он учил сынка боярина одного, толстого такого, смешливого. Прожили там года четыре без малого. В городище князь правил — Ярослав. Дочка у него была — Ольга — красивая, как икона. Я-то подлеткой все бегала с подружками опричь ее терема. Она у окошка сидела — навеси ажурные, летник распашной парчи богатой. Мне мечталось, вот вырасту и такой же стану, а потом…

— Что потом, душа моя? — Шумской таял от ее голоса, хоть и думами весь согнут был.

— А потом выросла я и поняла о ней. Глядя из окна, разве нагуляешься? Мир посмотришь? Ее замуж не брали, Андрюш. За боярина отдать не можно, дюже чин велик, а княжичи соседские оженились все. Так она и просидела в тереме своем. А когда поняла, что всю жизнь пустоцветом проживет, на косе удавилась. Вот и всё её княжье счастье. Ни мужа, ни деток. Токмо что очелья, летники и перстни… Разве ж они согреют, Андрюш?

Шумской глядел в глаза ее яркие, понимал — правда Аринкина. Вот огласит он чин ее, внесет на плечах своих воинов на престол, и что? Ее в тереме запрут, спрячут. Или посекут, ежели нападут на Всеслава.

Он-то готов был бросить все и быть опричь нее всю жизнь, хучь и не мужем. Но знал одно — если ее просватают за князя какого, убьет того и тем себя погробит. Да не о себе пекся, о ней! А кто ж тогда Арину оборонит? Кто защитит?

— Чего ж ты хочешь, золотая?

— Я хочу с тобой быть. Любить хочу. Деток хочу… Вот таких, как ты чернооких. Вольной быть хочу, Андрей. И еще… Хочу, чтобы ты был счастлив со мной. Если б ты знал, как рада я, что ровней тебе стала.