Я тебе не ровня (СИ) - Шубникова Лариса

— Дедушка, что ты! Люблю я его, и он меня любит. Беречь будет.

— А чего ревешь-то, глупенькая? Радуйся. И я с тобой рад. Уедешь вот… — и замолк.

Аришка вскинулась, поняла — деду одному плохо сделается, одиноко.

— Я Андрея просить буду, чтобы и тебя взял. Поедешь? Дедушка, одного не покину вовек. — Михаил Афанасьевич долго смотрел на внучку, будто искал чего-то в ее личике, но смолчал. Кивнул в ответ на ее слова и поцеловал в лоб.

— О себе пекись, Аришка. Мой век уж сочтен. Коли любишь его, так я спокоен и счастлив буду. Хоть кому-то свезло…Где ж видано, чтобы родичи жили при дочках-внучках, еще и в мужнем дому?

— Андрей не откажет, деда. Он…он хороший очень.

Дед хмыкнул:

— Правда? А с лика и не скажешь. Как есть бес. Аринка, неужели не боишься его? Ведь жуткий!

— Деда, не говори так. Ну, вот что ты. Никакой он не бес! Наоборот, — Аришка защищала Андрея изо всех своих сил.

— Ну, ежели наоборот, то, стало быть, ангел небесный. А у меня глаза отсохли и видят инако. Так чтоль?

Аринка уж поняла, что деда шутит. Обняла крепче. Так и сидели вместе, вспоминали свои мытарства. Аришка спросила про боярство, а дед ответил так, как она и думала. Бежали и прятались от Ярополка, чтобы не посёк.

Темнеть стало — повечеряли. Дед отправился в ложницу, а Аришка выскочила за двери, кинула токмо слово, что к Маше идет. А сама к Андрею полетела! Ить вскорости поп наложит пост предсвадебный, с того просто так и не увидишься. Токмо урядно, при деде или подружках. Эх…

Шла быстро. По дороге встречала славников, ратнинских жен — кланялись. По первому поклону Аринка-то обомлела слегка, но потом по урокам боярыни Ксении, лик сделала обычный, будто бы всегда боярышней жила и поклоны те для нее дело привычное. У Медведевского подворья уж собралась нырнуть в проулок и бегом к Воловьей-то горке, но увидела Машу! Та неслась неурядно, подбежала к Аринке, за рукав цапнула и тянет.

— Аринушка, меня мама послала. Фаддей плох! Горячка началась, мечется и говорить не говорит — сипит. Насилу поняли, что тебя кличет. Не откажи, Арина…Ведь…совсем… — закрылась рукавом и зарыдала.

Арина и думать не стала, сразу пошла за подругой. Какой бы не был боярич, но человек ить. Брат Дёме и Маше, сын Ксении. В дому боярском Арину не обижали, токмо привечали, да учили. Так что же теперь, отвернуться? Горе ведь…

У крыльца Дёмка стоял, к стене привалился, шапка в руке, чуб поникший. Боярин Аким сидел на славке, смотрел бездумно пред собой, а рядом воевода — лицо горестное.

Прошли с Машей мимо — их и не заметили. Мужское горе такое: cлезами не изольется, воем не выйдет. А эти — ратные. В любом бою могли с жизнью-то распрощаться… Всегда готовы были потерять близкого.

Когда из сеней ступили в ложницу, Аришка и поняла — отходит Фаддей. Худо было в комнатке-то, ой худо! Ставни прикрыты, лампада мерцает у образа, свечи на столе. У сыновьей лавки боярыня Ксения, смотрит на Фаддея не мигая, только слёзы текут. У дверей две сенные девки подвывать уж стали.

Рыжая испугалась, затрепыхалась. А как инако? Ить смерти-то близко почитай и не видела. Никого близкого не хоронила. Жутко…

Фаддей голову повернул, увидела Аришку и засипел, забился на ложе своем. Она и метнулась к нему. На коленки пала перед лавкой-то.

— Боярич, пришла я. Что ты? Ты лежи, родимый, лежи, не вставай.

Фаддей только на нее и смотрел, душу тем взглядом переворачивал. Аришка чуть не закричала. Все внутри взбеленилось, восстало! Молодой же, может еще выживет, а тут его будто схоронили. Окна закрыли, воют!

— Вон пошли, — змеей прошипела на девок, а те заткнулись разом и вынесло их. — Машенька, окна открой. Открой, голубушка!

Машка опамятовала от слез и бросилась ставни дергать. Все и распахнула. Ксения отмерла, на Аринку смотрела. А та села рядом с Фадей на лавку-то, ладонь ему на лоб возложила. А он…

Никогда еще не видала Ариша такого-то его взгляда. Будто снесло с него змеиное, злое. Смотрел, как на икону, едва не улыбался. А сам бледный, словно прозрачный. Лоб горячечный под Аринкиной рукой огнем полыхает.

— Фаддеюшка, больно тебе? Жарко? Сейчас я, — взяла тряпицу чистую, обмакнула в миску с холодной водой, утерла-умыла бледное лицо. — Полегче?

Тот попытался сказать что-то, а не смог. Сипел и так жутко, что Аришка снова принялась его унимать:

— Молчи, ты не говори ничего. Я тут буду, — а сама ладошкой его по груди гладит, успокаивает.

И ведь унялся, прекратил метаться. Смотрел только на Арину… Нетвердой рукой взялся за ее косу, так и держал…

— Ты, Фаддеюшка, лежи. Вон, смотри, закат-то какой! Завтра солнцу быть. Утром проснешься, я тебе каши дам. Ты какую хочешь? Сладкую? Я тебе маслом полью, поешь и совсем здоровый станешь, — ласковый голос рыжей лился тепло, будто сам по себе раны лечил, унимал боль жуткую.

Фадя и опамятовел. Ксения только перекрестилась, когда узрела в сыновних глазах проблеск. Маша села на лавку тихонько и слезы удержала. Поняла, нето, так ему токмо хуже. Еще не отошел, а его уж и оплакивают.

А Арина без устали говорила, шептала про все, что знала. Про далёкую страну Египту, про полосатую кошку тигру, про большие соленые моря.

Вошел Дёмка, тихонько притулился рядом. И вот уж Маша молвила слово-то про моря. А тут и Дёмка улыбнулся брату. Фадя глазами помягчел, слушал родные голоса. А Аринкину косу зажал в кулаке намертво. Она и не противилась. Если ему так легче, то и пусть…

Боярыня Ксения не дышала почти, боялась спугнуть малую радость, что сыну-то засветила. Сама пыталась говорить, но слова в горле застревали.

Арина без умолку! Все спрашивала у Фади то, да сё. Он головой кивал или мотал, вроде как разговаривали.

В ложницу заходили то боярин Аким, то воевода. Чуть погодя Ариша услыхала голоса деда Миши и Андрея. Те вошли в ложницу, показались на глаза Фаддею, пожелали выздороветь, да и ушли.

Аринка и не заметила, как Шумской сверкнул глазом-то на косу ее, что зажата была в руке боярича. Смолчал и вышел вон.

Ночь пала, глубокой стала. Машка уснула в уголку на скамье — положила голову на плечо Дёмке. Он и сам спал. Ксения веки смежила, головой оперлась на сыновью лавку.

А Аринка все шептала, все говорила с Фадей. Гладила по лицу, по груди — утешала. Так и досидела до времени, когда ночная тьма занялась мутной мглой предрассветной. Час наступил страшный… Самый смертный. Будто меж ночью и днем, на самой грани, открывается путь на Калинов мост, слышатся голоса умерших: зовут, манят к себе.

— Фаденька, пить хочешь? Воды принести? — Тот головой мотнул и за косу к себе тянет. — Что? Что сказать-то хочешь?

— Прости… — просипел страшно, отдал последние силы на слово покаянное.

Аринка смотрела в глаза умирающего парня, видел в них многое, и не отказала в последней-то просьбе.

— Я зла не держу, Фаденька. Не думай более об этом, — глазами засияла, а он тот свет и принял.

Улыбнулся счастливо, вздохнул и отошёл. Рука-то раскрылась, отпустила косу золотую…

Аришка склонилась над ним, поцеловала в лоб и уж после разбудила Ксению. Не слышала страшного материнского воя, криков Маши и Дёмки. Прижалась к стене, чтобы пропустить боярина Акима и воеводу — бежали к бояричу.

Выползла на крыльцо и колени подогнулись. Упала бы, если бы не крепкие руки Андрея. Взметнул Аришку и понес.

Сватовской каравай — сваты привозили с собой каравай, если сторона невесты тот хлеб принимала, значит, давала согласие на брак. Обряд сватовства очень непрост и долог. Здесь описан упрощенный вариант.

Думные бояре — появились несколько позже описываемого автором (условно) времени. Но ради сюжета автор немного опередил исторические события.

Глава 18

— Дёмка, шустрей давай, — Андрей понукал приятеля своего чубатого.

Второй день мотались по пограничным землям, стерегли. Андрей бы ни за что с места не снялся, если бы не Дёмка. Как девять дён-то миновало по Фаддею, так и утянул дружка на службу. Брата терять — худо, двойника — вдвойне. Маялся чубатый, вот Андрюха и выпросил его у Акима. Служба-то самое оно, когда горе одолевает. Боярин и сам в печали был, но сына отпустил. Взял с Шумского обещание, что живым привезет.