Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет
Он давал третий круг по кварталу в поисках Глинищевского переулка, но это нисколько его не раздражало. В последнее время он почувствовал себя уверенней. То ли потому, что окончательно определился со своим предназначением. Или, как на человека упрямого, на него положительно повлияла парижская история с «Безумным циферблатом»: да, фильма имела успех — об этом написал даже московский журнал «Синемир» — и зависть, острая, пожирающая, отчасти родственная неутоленному желанию или запрещенному влечению, разбудила в нем новые силы.
Планы выстроились в голове шеренгами. Он понял, как воевать с миром. Да, он стал злее с окружающими, но что делать?
Археологическое общество располагалось в небольшом особнячке. Кстати, от этого наконец найденного Глинищевского до конторы Студенкина — рукой подать. До встречи еще около часа — и Лозинский решил заглянуть к продюсеру. Надо было решить несколько вопросов, связанных со строительством павильона.
Он прошел по коридору, интерьер которого говорил о том, что студия Студенкина явно переживает расцвет. Кресла красного бархата. Фортепиано. Самовар с ожерельем бубликов.
Пожилая секретарша — супруга Студенкина — последовательно отвадила от мужа молодых вертихвосток — улыбнулась ему и жестом предложила подождать в мягком кресле.
Лозинский кивнул, но садиться не стал.
Дверь в кабинет Студенкина открылась, и в приемную, весело потирая руки, вышел невысокий бородач рыжеватого окраса. Он заразительно улыбнулся, хозяйским глазом окинул приемную, будто намерен был тут расположиться, оторвал баранку от связки и с коллегиальным задором подмигнул Лозинскому: дескать, дальше вместе, в одной лодке.
Лозинский едва раздвинул губы в ответной улыбке, посторонился, пропуская его, и вошел к Студенкину.
Управитель русского синематографа номер один вышел к нему из-за стола, приобнял и подвел к дивану.
Секретарша молча меняла сервировку на столе.
Студенкин достал из шкафа резного дерева хрустальный флакон с водкой.
— Не пора ли отметить славное течение дня, господин Лозинский? Сейчас икру принесут.
Лозинский покачал головой:
— Простите, Владимир Никитич, пока рановато. У меня еще встреча с ученым людом. Неудобно, если будет нести от моей физиономии.
— С ученым! Вы придете, а они уже за накрытым столом сидят. Им, ученым, всегда разгон нужен. Ну как знаете! — Студенкин налил в хрустальный стаканчик прозрачную жидкость, зачерпнул ложкой алую форелевую икру, крякнул, чмокнул, провел рукой по бритой голове, и глаза его взглянули на Лозинского внимательней. — Ну что?
— Вы посмотрели чертежи павильона, в котором будет строиться гробница? — Студенкин кивнул, снова наполнил стаканчик и приступил к повторению процедуры «доброго глотка». — А что за самоуверенная персона вышла из вашего кабинета? — не в склад продолжил Лозинский. — Явно не из наших.
— О, это, братец, история! Господин Дик. Из петровских немцев. Имеет дело по камням-самородкам на Урале, прииски, да и заводы, кажется. И знаете, зачем он у меня? Некая пигалица — узкий носик, глазки как на картинке, с норовом, с гонором, видно, из московской старой семьи, — привела его, чтобы он фондировал фильму. Себе она отводит главную роль, и, почитай, немаленькую, коли такого человека за ухо в контору к Студенкину притащила, — стало заметно, что продюсер слегка «потек»: под впечатлением от винных паров Студенкин имел обыкновение называть себя в третьем лице и умножать свое величие. — А краля-то — бледненькая, худая! Смотрит, предположим, хорошо — будто нож тебе в пузо втыкает! Да еще его там проворачивает. Однако стати нет: ни росту, ни форм.
«Что же это за девица, которая взглядом дырявит, как ножом? — думал, слушая его, Лозинский. — Неужели эта нахалка?»
И выпалил, не удержавшись:
— Что за девица? Как зовут?
— Да кто же в такой ситуации скажет настоящую фамилию, чтобы потом имя семьи полоскали! Вот, оставила. Не иначе как фотографировалась в лавчонке у Наппельбаума. — Студенкин вытащил из-под вороха бумаг несколько небольших карточек. — Видите, его знаменитая дымка вокруг головы. Кстати, на картинке эта краля интересно получается. Вам, Алексей Всеволодович, со стариком Наппельбаумом тоже надо бы пообщаться. В вашем фильме таинственность должна быть пожирней, пожирней. Тонущие в песке красавицы. Падающий аэролет. Хотите, закажем на съемку аэролет? Да что с вами, милый?! Закашлялись как! Это от зависти, оттого, что водку пить не стали! — Студенкин входил в раж.
Пора было уносить ноги. Но со снимка на Лозинского смотрела… и щурилась… и улыбалась уголками рта… Да, он действительно чуть не задохнулся…
— А кем она приходится бородачу? — едва сдерживая злобу, спросил Лозинский.
— О, если бы мы могли увидеть, кем, а главное, как именно она приходится! Но господин Дик, думаю, готов развестись из-за нее со своей матроной. Видал я таких господ при театральных премьершах в старые времена: потерял мужичонка голову.
Выйдя из конторы Студенкина на подгибающихся ногах, Лозинский вдохнул холодный терпкий воздух и побрел вниз по Тверской.
К археологам он уже опаздывал. Вот встретить бы там профессора Ведерникова и рассказать, что его дочка творит. Эх, она попляшет!
Ломило в затылке. Сделалось жарко.
Бестия! Ни перед чем не остановится. Девчонка! Девственница — оттого и своевольничает. А если нет? Ведь кое-что позволила ему тогда, под чинарой в азиатской деревушке.
В голове мутилось.
Он не заметил, как дошел до особнячка Археологического общества. Тихие темноватые комнатки с низкими потолками и запахом пыльных фолиантов подействовали на него успокаивающе, будто он выпал из реального времени и оказался в черт знает каком веке.
Хранитель уже ушел, но предупредил о визите Лозинского архивариуса, бессловесного человечка, который, сам себе кивая, сразу принялся раскладывать на столе фотографические снимки — на этот раз большие, размером с хорошую картину, отпечатанные на отменной бумаге.
— В экспедиции всегда ездит специальный фотограф. Посмотрите, какое отменное качество. Вот экспедиция 1882 года, это 83-й, 87-й… Что вы хотите видеть? Снаряжение? Находки? Работу археологов? Общий вид раскопок?
На стол будто падали один за другим кадры его еще не снятой фильмы. В этом каменном лабиринте, не находя выхода, будет маяться жертва. По этой пустыне будут на верблюдах кружить полицейские дознаватели.
Внимание его привлекла фотография, на которой посреди поля стояла одинокая худощавая фигура. Брюки-галифе. Длинный пиджак, шлем. Опирается на сверло с длинной ручкой. Он поднес фотографию к глазам. Это не мужчина. На фотографии изображена женщина. Как странно построен кадр — на первый план попало ухо человека, который, вероятно, ей что-то кричит. Кажется, она прислушивается.
