Ферн Майклз - Богатство Лас-Вегаса
— Я и сам думаю. Возьми вот этот конверт, здесь еще 500 баксов. Сунешь ему, если он закапризничает. А теперь давай поболтаем о девочках…
— Хорошее напоследок?
Они веселились до самой Калифорнии.
* * *— Твоей матери не понравится, что я позволил тебе выпить все это вино, — сказал Филип.
— Так давай не будем ей говорить. Я сразу поднимусь наверх и побуду там какое-то время. Пропущу обед, я и так уже переел.
— Что-то сегодня в доме тихо. Обычно в это время Саймон слушает радио. А это что такое? — Филип протянул руку к записке на обеденном столе. — Тебе нет необходимости скрываться наверху. Твоя мать и Саймон уехали в Санрайз. Вернутся на следующей неделе. Значит, мы на время стали холостяками. Что будем делать?
— Не знаю, как ты, папа, а у меня свидание. — Увидев, как изменилось лицо отца, Эш тут же добавил: — Я могу его отменить. В конце концов, не каждый день мы получаем такую свободу.
Филип вдруг почувствовал себя легко и беззаботно, в нем проснулась жажда приключений.
— А как насчет того, чтобы вывести тебя в свет? Я имею в виду визит к Рыжей Руби?
— Ты серьезно?
— Да. Слышал, что она заполучила свеженьких девочек из Нью-Йорка. Конечно, это останется между нами. Матери ни слова.
— Конечно, нет. — Лицо Эша пылало.
— Думаю, нам следует подождать, пока стемнеет, как ты считаешь? — спросил Филип.
— Черт возьми, разумеется, да, папа. Вдруг нас кто-то увидит.
— В том-то и прелесть похода к Рыжей Руби — пробраться туда и выбраться незамеченным.
— Ты уже был там. — Не вопрос, а констатация факта. Филип пожал плечами.
Вот теперь-то карты пошли к Эшу. Отец никуда не денется и подпишет необходимые бумаги. Он уйдет в армию. Но это потом. А сегодня ему предстоит целая ночь удовольствий, черт бы их всех побрал. Надо же так повезло!
* * *В дом они проникли, как воры, под покровом ночи.
— Ну что, сын, теперь у тебя будет что вспомнить, а?
— Да уж. Похоже, не стоило мне пить то, последнее, виски. От меня, наверное, разит?
— Ну, запах, конечно, не тот, что в саду твоей матери.
— Послушай, папа, пойдем на кухню, выпьем кофе. Мне надо серьезно поговорить с тобой.
— Конечно. Как насчет яичницы?
— Отлично. Только посуду я мыть не буду.
— На то у нас есть служанка.
— Саймон моет посуду за Тули. Выносит за нее мусор. Таскает белье в прачечную.
— А почему ты ни разу этого не сказал, Эш?
— По той же причине, почему нам не нужно мыть посуду. Для этого есть служанка.
— Саймон делает это из-за того, что Тули стареет. Однажды он увидел, как твоя мать помогает ей, и с тех пор заботится о ней тоже. Твоя мать не хочет отправить Тули на пенсию и не хочет обидеть ее, наняв ей в помощь кого-то помоложе. Она очень внимательна к тем, кто у нее работает. Не забывает, с чего начинала сама. Ты мог бы многому у нее научиться, Эш, если бы у тебя был такой шанс.
— Ты же знаешь, она такого шанса мне не дала. Я не хочу об этом больше говорить. У меня свои взгляды, у тебя свои, у мамы свои. Папа, я хочу пойти в армию. Добровольно. Я это сделаю в понедельник утром. Мне нужно убраться отсюда. Я не хочу идти в колледж. Не буду… не собираюсь становиться ни врачом, ни ученым. Мне нужно, чтобы ты подписал бумаги. Если ты это сделаешь, я уеду отсюда еще до возвращения мамы и Саймона.
Филип, насыпавший в этот миг кофе в турку, вздрогнул.
— Эш, ты можешь просить меня о чем угодно, только не об этом. Как я могу послать… подписать?.. Твоя мать… Боже всемогущий, я не могу этого сделать!
— Тогда я просто уеду отсюда и поступлю на службу где-то в другом месте. Папа, посмотри на меня. Я хочу пойти в армию. Нет, не то. Мне необходимо это сделать. Мне необходимо уехать подальше от мамы и Саймона. Я хочу понять, из чего я сделан, что из себя представляю. Разве я всегда не делал то, о чем меня просили? Так вот, теперь я прошу тебя. Пожалуйста, подпиши документы.
— Эш… твоя мать… Боже, а если с тобой что-то случится? Я этого не переживу.
Эш уставился на отца.
— Папа, не говори так. Конечно, какое-то время погорюешь, но ведь жизнь не останавливается. У тебя есть мама и Саймон. Господи, только не надо так. — Он поднялся, чувствуя, как завязывается узлом желудок.
Филип откашлялся.
— Сын, если ты действительно этого хочешь, если ты принял твердое решение, то я подпишу бумаги и готов отвечать за последствия. Только пообещай мне регулярно писать и по возможности звонить. Обещаешь, Эш?
— Да, папа. Спасибо. Уверен, ты не пожалеешь. Подожди, еще будешь гордиться мной. Клянусь Господом!
— Не надо клясться. Главное, чтобы ты вернулся, Эш. Знаю, тебе не по душе подчиняться, исполнять приказы. Как ты собираешься поступить, если твой офицер распорядится сделать нечто такое, что тебе не понравится?
— Пока не знаю. Я тебе потом сообщу. Но уверяю тебя, я не собираюсь создавать проблем, так что не беспокойся.
В голосе сына звучала такая радость, что Филип только удивленно смотрел на него. Затем осторожно спросил:
— Скажи, Эш, неужели жизнь дома была столь невыносима? Неужели ты все это время только и ждал случая, чтобы уехать от меня… от нас?
— Не от тебя, папа. От них. Я бы не сказал «невыносима», но приятного было мало. Сначала я собирался потихоньку улизнуть ночью, оставив записку, но потом понял, что не могу поступить так по отношению к тебе. Лучшего отца трудно себе представить. Мне будет не хватать тебя, папа. — Глаза его затуманились, голос стал приторно-сентиментальным. Эш ожидал реакции отца, и когда она последовала, то оказалась именно такой, на какую он и рассчитывал.
— Я тоже буду скучать по тебе. Ты отличный сын. Я понял это уже в тот день, когда ты родился.
— Ты будешь мной гордиться, папа. И спасибо, что сводил меня к Руби. Опыт — большое дело.
— В таких делах опыт еще не все. Только не думай, что я там регулярный посетитель. Вовсе нет.
— Руби сказала, что у нашей мамы есть стиль. Что она классная дама.
— Это правда. — Филип кивнул. — В этом городе никто не может сказать про нее ни одного плохого слова. Она многое сделала для Лас-Вегаса. Фактически, черт возьми, город принадлежит ей. Я знаю, что она время от времени помогает Руби, дает ей деньги. Анонимно, конечно, но Руби понимает, откуда они идут. Когда-то, давно, Руби и твоя мать… они не очень-то жаловали друг друга.
— Ты о чем-то жалеешь, папа?
— Уже нет. В самом начале я очень любил твою мать. Со временем многое изменилось, но я до сих пор горжусь ею. Ты же знаешь, она говорит на французском, немецком и китайском. Я тоже умею изъясняться на французском, но для нее он все равно что родной. Сама изучала, когда была беременна тобой и Саймоном. И у нее способности к языкам, как и к музыке.
