Мэри Брэддон - Любимый враг
Мисс Родни подняла с земли «Бонтон» и, нахмурившись, стала читать злокозненную заметку.
– Ну, как ты можешь только смотреть на эту мерзость? – закричала Грейс, выхватывая у нее газету. Она скомкала ее и бросила шарик пуделю, который стал носиться с ним по лужайке, а затем лег и разорвал его на мелкие клочья.
– По счастью, это не единственный экземпляр, леди Перивейл, – заметил Фонс.
ГЛАВА 13
Одним из самых интересных в эту зиму в суде было дело «Перивейл против Брауна Смита» с требованием возмещения убытков в 10.000 фунтов стерлингов на основании грубой клеветнической публикации в газете, коей издатель и собственник, он же ответчик Браун Смит, заявил, что может доказать справедливость публикации.
Стало известно, что он собирается вступить в серьезную схватку, представив свидетелей, которые встречали даму и джентльмена во время их путешествия и выдававших себя за мистера и миссис Рэндалл.
Судебное заседание началось в конце ноября, за несколько недель до Рождества, когда в городе наблюдалось большое стечение народа. Было много случайных приезжих, поэтому в зале суда среди любопытствующих зевак было немало знакомых меж собой людей, и всем в глаза бросились две фигуры, известные в маленьком мирке Белгравиа и Мейфера; леди Морнингсайд, чья солидная особа, облаченная в черный шелк и шиншилля, занимала довольно широкое пространство в ряду мест для привилегированных зрителей, и ее худощавый, жилистый, очень почтенный супруг, чья изборожденная непогодой физиономия, аккуратно подстриженные усы, острый взгляд, особого покроя сюртук и вельветовые брюки выдавали в нем заядлого спортсмена.
В туманном воздухе поблескивали пенсне и театральные бинокли, направленные, главным образом, в одну сторону – туда, где сидела леди Перивейл в скромном черном платье и в токе из русских соболей. Она сидела в центре зала, а рядом с ней был Артур Холдейн.
Монокли и пенсне тихо обменивались мнениями относительно леди и ее спутника:
– Она красива, как всегда. А рассказывали, что она ужасно постарела. Довольно смело с ее стороны возбудить такое дело, не правда ли?
– Да, довольно опасный шаг, полагаю.
– О, у нее адвокатом сэр Джозеф Джолланд, а он всегда выигрывает, когда в деле участвует хорошенькая женщина. Вот увидите, он заставит присяжных лить слезы.
– Держу пари, что первым расплачется вон тот толстяк в углу, согласны?
– Тише, они начинают.
Мистер Уолтем, помощник сэра Джозефа, открыл судебное разбирательство тихой скороговоркой, что вызвало разочарование среди живописного цветника шляпок. Они решили, что ничего интересного не предвидится. Но затем зал вздрогнул от волнения: поднялся сэр Джозеф Джолланд во всем своем величии и могуществе, поправил пенсне, вынул несколько страниц из папки и торжественно приступил к делу, неспешно знакомя присутствующих с сутью дела. Глубокий, мрачноватый голос его заставил все эгретки встрепенуться и все лорнеты, все бинокли обратиться к нему:
«Эта дама, которой нанесено столь грубое оскорбление, чья жизнь незапятнанной чистоты, жизнь, протекавшая в мире возвышенных чувств, в тихой гавани гармоничного брака, эта дама, чья безупречная репутация должна была бы защитить ее даже от легчайшего прикосновения клеветы, стала мишенью для продажного писаки из напоенного ядом листка, именуемого себя газетой. В течение нескольких недель ему было позволено печатать свои отравленные клеветой заметки, вроде бы ничего не значащие, непритязательные, но, без сомнения, бесчестящие прессу, к которой этот листок якобы принадлежит. – Тут он швырнул «Бонтон» перед собой на стол с таким выражением непередаваемого отвращения, словно руки его не могли выносить мерзостного контакта. – Эту даму сделали объектом клеветы, такой нелепой, такой несуразной, что больше удивляешься наглости писаки, нежели его злокозненности. Утверждалось, что женщина из благородной семьи, высокого положения в обществе, чье поведение и регламентировано, и гарантировано всеми теми условностями, которые одновременно являются и ограничением свободы, и привилегией богатства и социального положения, якобы странствует со своим любовником, пренебрегая общественным мнением с откровенным бесстыдством опытной куртизанки».
И далее сэр Джозеф внушительно повествовал в таком же духе, все к месту, в строгой логической последовательности, и ему были отверсты уши всех присутствующих. А затем он вызвал своего первого свидетеля, в лице истицы, Грейс Перивейл.
Свое показание она дала ясно, четко и в совершенном самообладании.
– Вы когда-нибудь путешествовали по Континенту с полковником Рэнноком?
– Никогда.
– Вы бывали в январе этого года на Корсике?
– Нет.
– А в Алжире в феврале?
– Нет.
– Не будете ли столь любезны сообщить, где вы провели весь январь и февраль?
– Я жила на своей вилле около Порто-Маурицио с ноября прошлого года до начала апреля этого.
Больше вопросов у сэра Джозефа не было. Адвокат ответчика заявил свое право подвергнуть допросу свидетельницу. Она стояла, обратив лицо к суду, спокойная, гордая, но смертельно бледная.
– Те заметки, что были напечатаны в… э…, – тут он взглянул на газету, – в «Бонтон» – первые, из которых вы узнали о скандалезных слухах, соединяющих ваше имя с именем полковника Рэннока, леди Перивейл? – спросил он без обиняков.
– Это были первые упоминания об этом в прессе.
– Но для вас эта скандальная история была не новость?
– Нет.
– Вы слышали о ней прежде?
– Да.
– Несколько раз?
– Мне сказали, что это обсуждается.
– И что, ваши друзья верят этому?
– Никто! – с негодованием ответила свидетельница. – Мои друзья не поверили ни единому слову рассказываемой истории.
Она вспыхнула и снова побледнела и невольно взглянула на человека, который был гораздо больше, чем друг, и кто почти поверил клевете.
– Полагаю, вы согласитесь со мной, леди Перивейл, что эта история стала притчей во языцех. Об этом заговорили прежде, чем это светское издание уцепилось за нее.
– Мне не известно ничего о том, что является в обществе притчей во языцех.
– Достаточно, леди Перивейл, – сказал адвокат.
Следующими свидетелями были ее дворецкий и горничная. Они были со своей госпожой в Порто-Маурицио с ноября до апреля и за все это время миледи ни разу не покидала виллы, все двадцать четыре часа в сутки.
Адвокат ответчика допросил и этих свидетелей и предпринял похвальную, но безуспешную попытку высмеять или бросить тень сомнения на ответы старых слуг. Он изо всех сил старался выставить их перед присяжными в невыгодном свете, как зловредных щедрооплачиваемых наемников, готовых ради своей хозяйки даже на клятвопреступление. Адвокат удовлетворил свое профессиональное тщеславие, отпустив две-три остроты, чтобы расположить в свою пользу аудиторию и сумел вызвать один-два смешка в адрес деревенской Абигайль и почтенного лондонского мажордома, но попытка подорвать доверие к их показаниям позорно провалилась.
