Камиль Лемонье - Самец
Они все вместе вернулись в дом. Госпожа Эйо приказала приготовить стол для кофе и поджидала их теперь. Это была маленькая, сухая женщина с желтым лицом и с томностью во взгляде.
Она встретила их со вздохами и жалобами:
— Уж, пожалуйста, не обращайте на меня внимания. Я в доме ничего не значу. Все фермер, он всему голова.
Не она, а он виноват, что их так плохо встретили. Эйо не предупредил ее об их приезде. Он хотел ее перебить. Она возразила.
Два старших сына вмешались в разговор. К чему начинать опять? И с плохо скрытой грубостью заставили свою мамашу сесть за стол.
Жермена угадала невзрачную роль, которую играла эта женщина в доме, и глухую постоянную тиранию мужа. Гюбер присел рядом с ней и начал говорить с застывшей улыбкой на лице.
Она удивилась плавности движений и мягкости голоса. Он часто употреблял вежливые обороты в беседе, у него был такой подбор слов, который заставлял предполагать высшее образование. Он был высокого роста, с широкими плечами, коренастый, что сказывалось по его неровным ногам и широким рукам, которые свешивались до самых колен. И Жермена по временам смущалась, сама не понимая чем, — какой-то загадочностью в его движениях и взгляде. Эйо громко восхищался своим первенцем.
— Сущий молодец. И очень ученый. Он может ответить на все решительно. Даже короля заговорит.
Гюбер махал головой, улыбаясь с деланной скромностью.
— Не верьте ему, мадемуазель.
Его батюшка преувеличивал. Он не был уже таким ученым. Но фермер настаивал на своем, и это походило на комедию, где каждый разыгрывал заученную роль.
Было решено, что они все вместе пойдут к обедне. Играя четками, Эйо подал знак отправиться в церковь. И они двинулись. Гюбер с Жерменой впереди, остальные парни рядом с отцом и матерью. Фриц надвинул свою фуражку на глаза, чтобы лучше видеть, как колебались впереди него бедра незнакомки. У него была хитрая голова, и лицо его выражало порочное лукавство молодой обезьяны.
— Наша матушка иногда бывает немного несговорчива, — сказал Гюбер. — Вы извините ей, она очень страдает от ревматизма.
И он присовокупил рассуждение о влиянии болезни.
Жермена внимала ему, наслаждаясь оборотами, которые он подыскивал в разговоре с ней. И неожиданно с наивностью спросила его:
— Где вы всему этому научились, господин Гюбер?
Он засмеялся.
— Да, сам не знаю. В коллеже, из книг. Я ведь читаю много.
— О и я бы так хотела…, но у меня не хватает времени.
Она говорила манерно, избегая простонародных выражений и кусая слегка губы.
Он ей сделал признание:
— Я, видите ли, намеревался поступить в семинарию. Я мог бы сделаться священником.
Она не могла удержаться от восклицания:
— Правда?
И, повернувшись к нему, увидела, как он кивнул головой, улыбаясь с опущенными глазами.
Быть может, в этом и скрывалась смутная неопределенность его личности. Она улыбнулась при мысли о сутане, которую он надевал бы как юбку. Он угадал ее мысль и ответил непринужденно:
— О, это ко мне совсем не подошло бы. Я ведь люблю посмеяться.
Они вступили в церковь. Он распахнул дверь и отступил, чтобы пропустить ее. Она поблагодарила его движением губ. По полу разнесся шум раздвигаемых стульев: все сразу начали искать себе места. Затем, среди шелеста риз, раздался шепот священника у алтаря. Служба начиналась. Жермена вынула свой молитвенник. Она рассеянно читала, взглядывая порой краем глаза на Гюбера, сидевшего около нее. Этот человек, который мог бы стать священником, привлекал ее к себе, как нечто особенное. В нем сохранился от первой его склонности оттенок елейности и затуманенный ласкающий голос. У нее в уме прошло сравнение между другим Гюбером и этим. Сын Эйо был гораздо привлекательнее.
Они возвратились на ферму около полудня. За обедом подали бараний филе в тимьяне и с лавровым листом. Баранине предшествовал суп из ароматных и сочных овощей. И затем принесли нечто, что заставило всех вытаращить глаза.
Фермерша велела приготовить на молоке с румяным припеком рисовый пирог. Время от времени Гюбер спускался в погреб и приносил оттуда подернутую пылью бутылку вина. Пили также слабое, кисловатое пиво, которое покрывалось пузырьками по краям стаканов. Донат с развеселившимся лицом рассказывал истории, а Фриц продолжал пожирать глазами Жермену, разрезая крест накрест пробки лезвием своего ножа. Краска выступала на лицах, резко выделяясь на белизне воротников рубашек.
XXIV
Гюбер, сидевший рядом с Жерменой, выказывал много предупредительности. Он говорил ей с нежностью своим глухим голосом, который временами становился слегка тягучим.
И поддерживая с ней разговор, он подливал ей в стакан. Она старалась держаться того же тона, чтобы быть ему под стать, оттопыривала мизинец, поднося стакан к губам, отвечала ему с оттенком жеманства. Фермер радовался, видя как все у них шло ладно и, обращаясь к Матье, говорил ему:
— Да, да, славно вы надумали приехать навестить нас.
Кофе затянулся до сумерек. Табачный дым стоял облаками в комнате. Тогда кто-то предложил совершить прогулку. В двадцати минутах ходьбы от дома находился очень красивый лес.
Вышли целой гурьбой.
На этот раз Эйо с младшими сыновьями и Матье Гюлоттом пошли вперед; Жермена же с Гюбером отстали от них немного. И по мере приближения к лесу это расстояние возрастало. Двинулись вдоль поля, засеянного пшеницей. Местами маки, васильки, маргаритки пестрели разноцветностью окраски на блеклом золоте таявшей в алмазном просторе пелены. Гюбер остановился, вошел в пшеницу, нарвал Жермене цветов. Она подбирала цветок к цветку, составляя пышный букет, поднесла его к лицу, зарылась в его цветные лепестки, как бы вдыхая его аромат, полузакрыв свои глаза. А он продолжал осыпать ее ласкающими словами с оттенком двусмысленности, не компрометируя однако себя.
Эйо немного ускорил шаги, чтобы «им было вольготнее».
И случилось — Жермена с Гюбером потеряли из виду своих, среди которых папаша размахивал руками. Жермена выразила опасение, — что они отстали и не смогут их найти, но Гюбер успокоил ее.
— О, я ведь знаю дорогу, — мы живо их догоним.
Его губы вздрагивали, лицо выражало колебание. Но вдруг решившись, он коснулся ее руки концами пальцев.
— Мадемуазель Жермена, я так рад.
Она поглядела на него в ожидании, что он скажет дальше, также слегка взволнованная. А он улыбался, склонив голову набок.
— Да, я так рад быть наедине с вами. Не верьте мне, если хотите. Но это так, говорю вам, положа руку на сердце.
Его мерно-медленный голос очаровал ее, как музыка. Она опустила голову, чувствуя, как волна свежести обдала ее щеки и стала бесцельно теребить цветы букета с застенчивой грацией.
