Барбара Картленд - Английская мадонна
Но сейчас ей захотелось притвориться больной и остаться тут, наверху.
А не предложить ли все же отцу, чтобы они уехали? Подобрать убедительную причину…
Нет, вряд ли у нее это получится. К тому же имеет ли она право лишить его возможности поправить здоровье и заняться любимым делом — а себя лишить возможности выплатить долг мистеру Левенштайну? Безрассудно и безответственно идти по пути малодушия… И очень многое поставлено сейчас на карту. К тому же она слишком сильно любит отца, чтобы так его ранить… Все это говорила себе Теодора, пока Эмили крутилась за ее спиной, завязывая бантик и сопровождая свои действия несмолкаемой болтовней.
В итоге гордость, циркулирующая в крови Колвинов постоянно, а в минуты особых трудностей взмывающая к точке кипения, заставила Теодору, с ее нахально бессменным бантиком, вобравшим в себя для нее благородную патину времени, расцвести лучезарной улыбкой, когда она вошла в покои отца.
— Как ты у меня красив и элегантен! — обворожительно улыбнулась она, вложив в слова побольше чувства.
Эта же гордость заставила ее сойти вниз по ступенькам с высоко поднятой головой, как будто на ее голове блистала золотая тиара.
Чувство собственного достоинства заставило ее встретить взгляд графа с вызовом, а не застенчиво отвернуться, когда он подошел к ним.
— Я так рад, что вы смогли присоединиться к нам, — сказал он Александру Колвину, и, вне всякого сомнения, говорил искренне.
Со вздохом облегчения Теодора обнаружила, что леди Шейлы поблизости нет.
Лорд Ладлоу и сэр Иэн объявили девушке, что им не хватало ее общества весь день, и предположили, что картины графа показались ей более интересными, чем они есть в действительности.
— Я пока что видела только несколько, — с игривой улыбкой ответила Теодора.
И сэр Иэн нарочито разохался.
— Картины! Всегда картины! — изображая обиду и безутешность, воскликнул он. — Вот я, если мне предоставят выбор, предпочитаю женщин из плоти и крови. Ничего не имею против картин, когда они висят на стенах, но, уверяю вас, существуют куда более увлекательные занятия, которым мы с вами могли бы себя посвятить.
Неужели сэр Иэн пытается с ней флиртовать? Теодора, пока длился его маленький монолог, успела приготовить ответ — который, как она надеялась, не прозвучит вызывающе. Однако проверить это ей не пришлось: дверь отворилась, чтобы впустить леди Шейлу. Сразу было ясно — та очень готовилась произвести фурор своим появлением.
Если Теодора воображала себя с золотой тиарой на голове, то леди Шейла удовлетворилась серебряным платьем, и в нем была ослепительна, как первая зажегшаяся на небосклоне звезда. Ее воздушно-пышная юбка была сплошь расшита серебряными цветами с алмазными серединками, платье ловило отблески свечей в канделябрах, и, с бриллиантами вокруг шеи и в огненных волосах, леди Шейла представилась Теодоре окутанной лунным светом райской птицей — среди рисунков Одюбона она таких видела: цвета пламени, с пушистыми изящными крылышками… Это было так театрально и так восхитительно, что Теодора внутренне сникла: наверное, слова графа в саду у фонтана ей просто приснились. Ну как можно думать о ком-то другом, когда есть леди Шейла, птица из райского сада, облако неземного очарования?
А леди Шейла именно такого эффекта и ожидала. Приблизившись к графу и подняв к нему сияющее лицо, она грациозно чмокнула его в щеку.
И тихим голосом — но Теодоре все было слышно — проговорила:
— Спасибо, дорогой Кимбалл. Надеюсь, ты чувствуешь, что это стоило своих денег.
Если тот и ответил, Теодора этого не услышала. Присутствующие мужчины, включая майора Бэзила Гауэра, который сопровождал леди Шейлу при ее появлении, принялись наперебой сыпать комплиментами, а сэр Иэн даже упомянул с легкой саркастической ноткой в голосе царицу Савскую.
— Я вполне готова сыграть роль Клеопатры, если Кимбалл будет Соломоном или Антонием! — ответила леди Шейла, и все рассмеялись.
Граф не принимал участия в славословии в честь «царицы». Увидев, что Теодора сидит в одиночестве, он спокойно отделился от своего окружения и подошел к ней:
— Могу я предложить вам бокал шампанского, мисс Колвин?
Она попыталась ответить невозмутимо, но вопреки желанию ее голос дрогнул:
— Н…нет… благодарю вас.
Граф на миг повернулся ко всем спиной. Казалось, он был в легком смятении и вдруг вкрадчиво напомнил:
— Я просил вас довериться мне.
Не этих слов ждала Теодора. Она вопросительно взглянула на графа. И поймала в его глазах удивившее ее выражение. Ей неясна была причина того, но ошибиться девушка не могла: во взгляде его были тоска, печаль и отчаяние.
Глава 5
А утром они, как и договаривались, отправились кататься верхом.
— Я был уверен, что вы отличная наездница! — восхищенно воскликнул граф, когда они позволили лошадям перейти с галопа на рысь.
— Как вы могли это знать или предполагать? По каким таким признакам? — рассмеялась в ответ Теодора.
Скачка на лошади заставила ее отвлечься от вчерашних событий и чувств.
Граф Хэвершем казался все более удивительным. Щеки ее горели, ветер освежал, и она чувствовала себя как в волшебном сне, молясь только о том, чтобы подольше не просыпаться.
Верховая езда не была для нее в новинку. Когда она была еще совсем маленькой и дела в поместье им позволяли, ее отец и мать участвовали в охотничьих выездах, которые организовывали в соседних имениях. Так было принято, учитывая традиционное значение охоты в культуре страны, и это было хорошим тоном, дабы чувствовать себя причастным к определенному — «своему» — кругу. Принадлежать к узкому кругу было очень престижно и важно. Собственных гончих Колвины не держали, но лошади у них были, так что маленькую Теодору родители смогли обучить кататься верхом. Она с детства помнит, что начало охоты обставлялось как праздник, на который съезжались мужчины и дамы, радуясь в том числе поводу щегольнуть нарядами.
Не только отец и мать были весьма и весьма — неузнаваемо! — элегантны в костюмах для верховой езды, но и все прочие знакомые Теодоре леди и джентльмены во время охоты казались ей совсем не такими, какими были в обычной жизни.
С высокими накрахмаленными воротничками, в белых бриджах и до блеска начищенных сапогах мужчины и в облегающих в талии костюмах, в шляпах, окутанных облаками воздушных вуалей, — женщины… Все они словно сходили с картин живописцев. Теодоре нравилось всех разглядывать до мельчайших деталей — за общую красоту происходящего на ее глазах действа.
