Наследница царицы Савской - Эдхилл Индия

Пророк Ахия восставал против поклонения этим иноземным идолам, но на него почти никто не обращал внимания. В мирное время, когда жизнь протекала легко, когда в должный срок шли дожди, когда всходили обильные урожаи, кто мог поверить, что Господь гневается? И разве Храм Господа, Великий Храм, вмещавший священный Ковчег, не венчал собой самый высокий холм во всем городе? Разве не означало это, что Господь – первый среди всех богов?

Поэтому никто не покушался на иноземные храмы, и боги их процветали. Храмы помогали и в торговле, ведь прибывающим в Иерусалим путешественникам нравилось, что там обитают их боги. Торговцы, пребывающие в веселом расположении духа, легче расстаются с деньгами, нежели те, кто считает дни до возвращения на родину. Иерусалим преуспевал.

Я ходила по городу, словно призрак. Прохожие окидывали взглядом мое непроницаемое покрывало и шагали мимо. Скрытая от чужих глаз, я посещала запретные храмы. Невидимая и неслышимая, я замечала все. Сначала я очень боялась преступить суровый закон и едва осмеливалась войти в храмовые ворота. Какие богомерзкие ужасы предстояло мне там увидеть, какие тайные ритуалы там проводились?

Набравшись наконец храбрости и войдя в дома чужеземных богов, я скорее разочаровалась, ведь почти все, кроме статуй, оказалось для меня знакомым.

Курился дымок ладана, молились жрецы, прихожане просили о милости, служки собирали пожертвования – все происходило одинаково, вне зависимости от того, о каком боге или богине шла речь. А еще в каждом храме была святая святых, столь запретное место, что лишь служитель или служительница высочайшего ранга могли туда входить.

Храмы отличались между собой только лицами богов. Ведь во всех храмах, кроме дома Господа Яхве, стояли идолы из дерева или камня. Я повидала разных богов. Некоторые были красивыми и улыбающимися, некоторые – крылатыми, некоторые – с головами животных.

А многие божества оказались женщинами. Богинями. Я видела богинь, тоненьких, словно полумесяц в их кудрявых волосах. Роскошных и плодовитых, словно спелые гранаты. Свирепых и сильных, словно огромные кошки, ласкающиеся к их ногам. Мне нравилось смотреть на богинь. Они мне напоминали о моей смешливой бабушке.

Именно против богинь больше всего неистовствовал Ахия, исходя ядом. Из всех грехов, в которых он обвинял поклоняющихся им, самым незначительным был блуд.

Но я не увидела ни единого признака гнусных кровавых преступлений, которые клеймил Ахия. Ни в одном храме не приносили больших жертв, чем те, что принимал Господь: быки, бараны, голуби. В некоторых вовсе не приносили жертв. А Иштар больше всего любила, когда во славу ее выпускали в небо певчих птиц.

Что касается птиц, была там одна хитрость: птицы, оказавшись на воле, возвращались в храм, где их кормили и лелеяли, пока не продавали очередному верующему. Я купила у храмового торговца клетку с птичками и пометила одну из них перед тем, как выпустить в небо. Придя в храм в следующий раз и отдав брусочек серебра за птичку для богини, я получила свою же помеченную птицу. Полоска хны на ее перышках немного выцвела, но все еще виднелась. Я со смехом подбросила птицу в воздух, зная, что она, едва расправив свои крылышки, спокойно вернется домой.

Что же касается блуда, жрицы некоторых храмов предлагали себя как земное воплощение своей богини. Но блудницами они не были, и любой мужчина, попытавшийся обойтись с ними неподобающим образом, не встречал потом хорошего приема уже ни в одном храме. А еще в рощах за городом в особые дни устраивались большие празднества, когда все мужчины становились богами, все женщины – богинями, а любовь – священным даром.

Во всяком случае, так мне рассказывали. Сама я никогда не выходила за городские ворота, разве что во сне. Глубокая пропасть отделяет смелость от безумия. Я знала, что некоторых поступков лучше не совершать.

И точно так же, несмотря на всю мою неугомонность, храбрость и любопытство, мне хватало ума не входить в ворота Храма Господа на высоком холме. Один раз мне пришло в голову попытаться сделать это, одевшись мальчиком, но эту дикую выдумку вмиг победил здравый смысл. Если бы мой обман раскрылся, я, даже будучи царской дочерью, возможно, не спаслась бы от гнева священников.

Странная вещь: мне не разрешали войти в храм моего родного Бога. Ни одной женщине это не разрешалось. Нам был отведен внешний двор, а дальше пройти мы не могли, не осквернив святилище нашего Бога.

Ничего удивительного, что женщины обращались к богиням, которые принимали их с распростертыми объятиями, обещая любовь, а не гнев. Ничего удивительного, что женщины делали сладости и медовое вино во славу разных обличий Царицы Небесной. А потом Ахия гневался и пустословил, говоря, что женщины греховны сами по себе, раз отворачиваются от Бога, который первый оттолкнул их!

Расскажу я и о моих кровных братьях, сыновьях моего отца, рожденных его чужеземными женами. Многих братьев я любила, к некоторым относилась равнодушно. И был еще мой брат Ровоам. Ровоам, наследник престола. Ровоам, преемник Соломона. И этого своего брата я ненавидела, имея на то веские причины.

Как я уже говорила, у моего отца родилось много сыновей – на его счастье или на беду. Я не знаю, какая игра судьбы даровала моему брату Ровоаму честь стать первенцем. Зато знаю, что из всех моих братьев Ровоам меньше всех заслуживал получить власть. Он не мог управлять даже собой, а что уж говорить о других?

Царевич Ровоам не обладал ни умом, ни добротой, и никто не знал этого лучше меня. Поэтому я всегда держалась настороже, стоило ему оказаться поблизости. Он питал не больше любви ко мне, чем я к нему. Мало того что я была отцовской любимицей, так еще и мешала жестоким проделкам Ровоама, когда могла.

Как в тот раз, когда спасла египетскую кошку госпожи Нефрет.

В тот день я оказалась там, где не имела особого права находиться. Как, впрочем, и кошка. Утром я занималась аккадским языком с учителем моих братьев. Этот евнух, лишенный мужской природы, получил свободный доступ в женский дворец. Эмнехт учил меня священным песнопениям городов Угарит и Ур. Не знаю, правдивы были те древние сюжеты или нет, но язык мне нравился. Да и мой отец всегда считал, что знание ценно само по себе.

Я возвращалась в свои покои и вдруг услышала в боковом коридоре какой-то шум, похожий на тявканье шакалов. Шакалы по дворцу не бегали, и я поняла, что это мальчишки. Мальчишки, занятые шалостями. Я побежала на шум и сразу поняла, что все намного хуже, чем я думала. Мой брат Ровоам и его дружки загнали в угол кошку.

У кошки была мягкая темная шерстка с черными кончиками, как у кролика. В больших ушах покачивались золотые кольца, а шею украшал ошейник с красными и синими бусинами. Это была египетская кошка, любимица дочери фараона госпожи Нефрет.

Маленькое беззащитное животное загнали на вершину колонны. Размахивая горящей головней перед носом у кошки, Ровоам пытался спугнуть ее, чтобы она спустилась. Остальные свистели и зубоскалили. Я неслышно подошла к брату, встала у него за спиной, вцепилась в его густые кудрявые волосы обеими руками и потянула назад изо всех сил.

Ровоам взвыл и развернулся ко мне, беспорядочно махая руками. Горящая головня опалила бахрому на моем покрывале. Не желая сдаваться, я потянула еще раз, и Ровоам упал, пытаясь ослабить мою хватку.

Молотя кулаками, он стукнул меня по ноге, и я потеряла было равновесие, но устояла. Я не выпускала из рук его кудри, и это помогало мне держаться на ногах. Никто из дружков Ровоама не пытался помочь ему или помешать мне. Они потом могли рассказывать, будто тоже участвовали в этой схватке, но на самом деле никто из них по своей воле не вмешался бы в ссору между царскими детьми.

Эта мысль придала мне сил. Отпустив волосы Ровоама, я кинулась к колонне, заслоняя собой кошку. Я ждала, давая брату время отступить. В этот момент умный мальчик отошел бы, но за Ровоамом никогда не замечали здравого смысла или рассудительности.