Анри Ренье - Ромэна Мирмо
Они принадлежали прошлому, которое перестало существовать.
Вселенная, в которой теперь жил Пьер де Клерси, состояла из парка и замка, а также из старого домика, расположенного при въезде в некое селение и называвшегося Ла-Фульри. Ла-Фульри! Об этом слове он не мог думать без содрогания. На всей земной поверхности его интересовали только два места: Аржимон и Ла-Фульри; подобно тому как среди бесконечного числа существ только одно выделялось для него в некоем магическом ореоле. И этим существом была Ромэна Мирмо.
С того дня, когда Пьер де Клерси впервые понял, что он любит мадам Мирмо, эта любовь прошла в его сердце громадный путь.
С какой-то вкрадчивой быстротой Пьер был покорен, завоеван весь, и его сердце было тем полнее этой любовью, что ни одна ее капля не изливалась наружу. Когда любишь, признание дает некий исход. Произнеся признание, от созерцания переходишь к действию. Но до сих пор Пьер любил безмолвно, так что ничто не отвлекало его от его страсти и ее сила накоплялась в нем в каком-то странном изобилии. Глухо замкнутый в своем чувстве, он молча и тайно опьянялся им. Он был им полон, он жил только им. Его любовь упраздняла все вокруг.
Впрочем, Пьер с тем большей легкостью отдался ей, что совсем не замечал ее развития. Товарищеский, задушевный, дружеский тон, то шаловливый, то ласковый, установившийся между ним и Ромэной, мешал ему дать себе отчет в своем положении. Он утратил и чувство самопроверки, и способность разбираться в окружающем. Он любил, не помышляя о том, к чему приведет эта любовь, не задумываясь над тем, встречает ли он взаимность. Такого вопроса он себе даже не задавал. Он любил Ромэну. Ничто другое его не интересовало. Он совсем не думал о том, какова жизнь мадам Мирмо, какие на ней лежат обязательства, какой ее связывает долг. Ромэна представлялась ему живущей как бы вне действительности. Разве сам он не жил в каком-то внутреннем очаровании, без мысли о том, что это очарование может когда-нибудь кончиться? Любовь делала его неведомым самому себе. Она пробуждала в нем способности и чувства настолько новые, что он даже не ощущал их новизны. Они возникали из неизведанных глубин. Он стоял на пороге новой жизни, сам обновлен, как воскрешенный.
Странное дело, эта новизна самого себя его не смущала. Он принимал ее без удивления, весь во власти внутреннего восторга. Одно присутствие Ромэны Мирмо дарило ему глубокое упоение. Ее красота озаряла все кругом, все напояла собою. Какой-нибудь закат солнца, какая-нибудь лунная ночь, которым он в прежнее время уделил бы лишь рассеянное внимание, его околдовывали. Так сегодня, в этом пустынном Аржимонском парке, он испытывал чувство странного блаженства, глядя на посеребренные деревья, на лучезарный пруд, слушая тихий полуночный шепот воды, проникающей сквозь щиты.
Пьер де Клерси встал со скамьи. Он прошелся немного, потом вернулся обратно и снова сел. Опустив голову на руки, он думал. Думал о себе.
До сих пор он не вникал в самого себя, брал себя таким, каким он был, и вот вдруг он заглянул к себе внутрь. Он понял причину этого нового строя чувств, этого нового сияния. Его пламенным очагом была Ромэна Мирмо. Она направляла все силы его души. Поток уносил его к ногам Ромэны, ширился и отражал в своем зеркале магический образ любимой.
Эта мысль вернула Пьера к пруду, озаренному луной. Он часто бывал здесь с Ромэной Мирмо. О, почему она сейчас не с ним? Как бы он наслаждался рядом с ней этой чудесной и тихой лунной ночью! И Пьер де Клерси пламенно представил себе Ромэну сидящей на этой скамье, в серебристом свете. Он воображал себе ее молчание, ее слова. Как ему было бы хорошо на нее глядеть, слушать ее! Так они сидели бы друг возле друга, долго, бесконечно, всегда…
Пьер де Клерси провел рукой по лбу и оглянулся кругом. Было, должно быть, поздно; луна заходила. Ее свет слабел. Скоро настанет день, и он увидит мадам Мирмо. Она должна была приехать в Аржимон к завтраку. И, полный мыслью о Ромэне, он медленными шагами направился к замку. Вскоре, сквозь последние деревья парка, мелькнул фасад Аржимона. Луна все еще белила его своим тускнеющим светом. Дом спал всеми своими закрытыми окнами. Только одно из них было освещено, окно его комнаты. Лампа, которую он оставил гореть, озаряла ее золотистым сиянием.
Пьер де Клерси пошел напрямик. Он пересекал большую лужайку, устремив глаза на озаренное окно, как вдруг споткнулся и чуть не упал. Он остановился и нагнулся посмотреть, за что он задел. Днем приходили каменщики что-то чинить в замке. Не кончив работы, они положили лестницу на траву. Пьер посмотрел на нее, потом снова поднял глаза к освещенному окну.
Вдруг, сам не зная почему, он вспомнил лестницу, по которой в «Красном и черном» Жюльен Сорель взбирается в комнату мадемуазель де Ла Моль. Почему ему пришел на память этот книжный эпизод? Он задавал себе этот вопрос, как вдруг это воспоминание сменилось другим… Теперь он думал о том утре, когда, на улице Омаль, он читал в газете сообщение о трагической истории княгини Альванци и маркиза Креспини. Ему опять казалось, как тогда, что он мысленно ставит ногу на ступеньку, подымается к окну, потом вдруг шатается и падает, пораженный мстительной пулей. Именно тогда, в то утро, благодаря этой странной галлюцинации он понял впервые, что любит Ромэну Мирмо. Но почему и сегодня эта история опять приходит ему на ум? Какое ему дело до этого кровавого стендалевского[33] анекдота? Или в нем кроется какое-то предзнаменование? Почему этот образ крови второй раз вторгается в его любовные порывы? Почему в этой любви, которая для него — жизнь, этот двукратный оклик смерти?
Пьер де Клерси раздраженно пнул лестницу, лежавшую перед ним. Смерть? Он ее не боится! Если бы эта лампа, которую он видит вон там, озаряла сон Ромэны, с каким упоением он поднялся бы к ней, презирая все опасности! От этой дерзкой мысли он вспыхнул и быстрыми шагами поспешил к дому. Он тихо толкнул дверь, остававшуюся полупритворенной. Миновав вестибюль, он осторожно поднялся по лестнице, стараясь не шуметь, потому что ему не хотелось, чтобы его застигли возвращающимся после этой ночной вылазки. Войдя к себе в комнату, он погасил лампу. Сейчас он ляжет, попытается уснуть; неясный свет зари уже сливался с последними лунными лучами. Он подошел к окну, чтобы закрыть его, потому что утренняя свежесть давала себя чувствовать. Висевшее на ручке бритвенное зеркальце привлекло его внимание. Он машинально посмотрелся в него. Его лицо показалось ему словно бесцветным, почти мертвенным. Он удивился собственному виду. Почему это он похож на какую-то тень? Что это, знак, предупреждение? Он отошел от окна и лег. Ему было холодно, он слегка дрожал. Почему он увидел себя таким тусклым и бледным, словно те рисунки, что украшают стены Ла-Фульри? Или его чудесный сон любви, пламенный и страстный, окончится трепетом и печалью, как эта чудесная, серебристая лунная ночь?
