Маргарет Джордж - Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная

— Все было в руках богов, — произнес Антоний после долгого молчания. — На сей раз они рассудили по справедливости. Теперь наш Цезарь отмщен.

Подали первую перемену блюд: диковинный и для римлян, и для тарсийцев копченый заяц из ливанских пустынь, устрицы на блюдах, выстланных водорослями, белые булочки из лучшей египетской муки, дрожащее желе с медом и гранатовым соком, финики. Разговоры за столами становились все оживленнее, что радовало меня: так легче вести приватную беседу.

— Именно ты переломил ход событий на похоронах. Я никогда не забуду эту ночь.

— Я тоже.

Он приступил к еде, обильно запивая ее вином.

— Но останавливаться на достигнутом нельзя: я хочу не только отомстить, но и воплотить в жизнь то, что не удалось ему. Совершить поход на Парфию. Я даже оружием воспользуюсь тем же самым, какое он приготовил для кампании. Оно до сих пор хранится в арсеналах Македонии, где Цезарь собрал его.

— Но это ведь дело не срочное?

— Нет, с ним придется подождать. Еще осталось немало вопросов, которые необходимо уладить, прежде чем затевать войну.

Пир шел своим чередом: слуги приносили из кухни новые блюда, певцы и танцоры развлекали гостей.

Когда пришла пора расходиться, Антоний встал первым.

— Завтра вечером приглашаю к себе, — сказал он. — Конечно, такого… — он со смехом обвел рукой мой зал, — мне не устроить, тут и надеяться не на что. Но ты должна дать мне возможность хотя бы отблагодарить тебя за гостеприимство.

Антоний повернулся к своим людям и подал им знак.

— Идем, пора.

— Постойте, — остановила я гостей. — Прошу всех, кто оказал мне честь и возлежал за моим столом, принять подарок. Пусть на память об этом пире каждый заберет с собой золотое блюдо, с которого ел.

Все изумленно глядели на меня.

— Да-да, — беззаботно подтвердила я. — В знак благодарности моим гостям. За то, что мы прекрасно провели время.

Стараясь притвориться, будто это их не волнует, люди хватали блюда и тарелки.

— Ни о чем не беспокойтесь, — добавила я. — Мои факельщики проводят каждого до дома и отнесут подарки.

Теперь вытаращился Антоний.

— Тебе тоже положен подарок. Но почетному гостю, римскому главнокомандующему, подобает особенный дар.

Я сняла с шеи драгоценное жемчужное ожерелье.

— Пожалуйста, прими его в знак уважения от царицы Египта.

Он сжал ожерелье в кулаке, так что нити жемчуга свисали по обе стороны.

Когда все разошлись, я уединилась в своей каюте. После шумного пира тишина казалась особенно полной. Похоже, затея удалась. Рассказы о моем волшебном корабле станут повторять на разных языках. Что же до Антония, пусть пересчитывает жемчужины и изумляется.

Я вытащила из ушей серьги и положила их в шкатулку, сняла массивные золотые браслеты, устало вытянула босые ноги — и только теперь почувствовала, каких трудов и усилий стоил этот успех. На меня навалилась усталость, я едва могла поверить, что пир уже позади. Он обошелся в стоимость небольшого дворца. Одни благовония…

Я покачала головой. Драгоценные ароматические вещества жгли, как уголь, и все ради того, чтобы показать: Египет богат и могуч.

Снаружи послышались шаги, потом нерешительный стук в дверь.

— Открой! — приказала я.

Стоявший за дверью страж распахнул ее, доложил:

— Посетитель к вашему величеству, — и отступил в сторону.

В проеме двери появился Антоний.

Я недоуменно воззрилась на него. Он держался обеими руками за дверной косяк. Он заболел? Или пьян? Но он вполне владел собой, когда уходил.

— В чем дело? — спросила я, поднимаясь на ноги и вглядываясь в его лицо.

— Похоже, я вернулся не вовремя, — проговорил Антоний. — Лучше в другой раз.

Он отступил, и я заметила, что его развезло. Голос звучал трезво, но вино все же ударило ему если не в голову, то в ноги.

Я подошла к нему. Хорошо, что я не успела раздеться, а лишь сняла украшения.

— Нет, не уходи. Останься и объясни, зачем пришел.

Я потянула его в каюту, и он, после небольшого колебания, вошел. Я затворила за ним дверь.

— Вот что. — Антоний показал бумаги, которые держал в руках. — Мне подумалось, что нам нужно поговорить наедине. А здесь меньше вероятности, что нас подслушают, чем в моей резиденции.

— Хорошо.

Я умолкла, ожидая дальнейших объяснений. Почему дело не могло подождать до утра? Почему он отправился за бумагами, ничего мне не сказав, а потом вернулся? Почему он казался таким напряженным?

Как бы невзначай (не хотелось, чтобы у него создалось впечатление, будто мне не по себе) я наклонилась, подняла шаль и накинула ее на себя, словно защитный покров.

— Ты помнишь о документах Цезаря? Тех, из его дома?

Он помахал свитками, словно они могли говорить.

— Что с ними?

Все это было так давно… Да и какое значение имеют старые деловые записи? Единственное, что казалось важным, — это завещание, где Цезарь проигнорировал Цезариона и усыновил Октавиана.

— Я переделал их, — признался Антоний. — Я хотел рассказать тебе, объяснить… Я покажу тебе оригиналы.

Он выглядел смущенным.

Я не обрадовалась. Да, конечно, мне хотелось снова увидеть почерк Цезаря, хотя это и болезненно, но почему именно ночью, когда я так устала?

— Тут света мало, — попыталась возразить я, чтобы не садиться за бумаги прямо сейчас в угоду Антонию.

С другой стороны, отталкивать его не стоило: это может свести на нет весь мой дипломатический успех.

— Ничего, нам хватит. — Антоний махнул рукой; не спросив разрешения, уселся за мой письменный стол, развернул первый свиток и, склонившись над ним, стал водить пальцем. — Вот видишь, здесь, где он назначил магистрата надзирать за играми…

Я устало подошла и остановилась у него за плечом, пытаясь понять, из-за чего он так горячится. В полумраке я едва разбирала слова, да и Антонию, судя по тому, как низко он склонился, чтение тоже давалось с трудом.

— А почему нас должно волновать, кому и как устраивать те игры? — спросила я.

Чтобы говорить с ним, мне пришлось склониться еще ниже, буквально прильнув к его спине и плечам.

— Я тут многое изменил, — признался он. — Вот только одно из изменений. Взгляни на почерк. Видишь, он немного другой.

Мне пришлось наклониться еще ниже — и прижаться к Антонию еще сильнее. Неожиданно я поняла, что чувствую теперь только его.

— Да.

Я сглотнула.

— Всегда чувствовал себя виноватым из-за этого. Потом я использовал его печать, чтобы, так сказать, усилить свою руку…