Кэрол Хови - Вкус победы
Она улыбнулась.
– Ты наслушался своего соседа по комнате. А я молчу, – закончила она, – потому, что мне нечего сказать.
– Хорошо, если бы тебе нечего было сказать вчера вечером, – проворчал Берт. – Сегодня я чувствую себя как под дулом пистолета. Однако, о чем разговаривал с тобой Джошуа Мэннерс? Вы вдвоем представляли интересное зрелище. Ты знаешь, было несколько моментов, когда я не был уверен – то ли вы собираетесь расцеловать друг друга, то ли – убить.
– Иди вниз и сделай ставки, – предложила Эллин, не обращая внимания на его вопрос и доставая из рукава векселя. – Чтобы выиграть, конечно. Я присмотрю за Шейком.
– Следи за ним отсюда, – Берт погрозил ей пальцем, решив, наконец, сказать, что хотел: – Не вздумай убегать. И не делай нас больше врагами в Луизвилле, пожалуйста.
– Я ни одной душе и слова не скажу, – сладко пообещала Эллин. – Иди.
Он послушался. Эллин отставила свой стул и подвинулась к краю балкона, уставившись вниз на пустой круг победителей.
Шейк в Кентуккском дерби. Кто бы мог поверить? Длинноногий жеребец проделал довольно долгий путь вместе со своей решительной хозяйкой из штата Джорджия. Чисто символически Мисси предложила Эллин выступать с жеребцом в обмен на заем, который Эллин отдала за жеребца в прошлом году, и чисто символически она согласилась. Она и не мечтала, что жеребенок достигнет этого. Эллин улыбнулась себе, вспомнив, как она, между прочим, сказала Берту: «Делай ставки».
Они могли выиграть двенадцать тысяч долларов, и все это могли проиграть на лошади.
«Кто не рискует, тот не выигрывает». Это была ее любимая поговорка. Мисси была намного консервативней, но Мисси оставалась в Рэпид-Сити. И если Шейк будет продолжать побеждать здесь в Кентукки тридцать к одному, то он может принести ей четверть миллиона долларов. Настоящее приданое. А если он проиграет… ну, если он проиграет, она просто приедет домой. Разоренная и в немилости. И выйдет замуж за Билла Боланда.
Из группы людей на поле донесся уверенный голос Фостера, выводивший слова песни «Мой старый Кентуккский дом», ее мысли прервались. Множество восхитительных голосов вторили Фостеру. В другой части клуба Эллин увидела миссис Пемберли с затуманенными от искренних чувств глазами. Она была со своей свитой. Эллин посмотрела в сторону, не желая встречаться с ней взглядом. Она не знала слов песни. Кроме того, ее домом была Дакота, а не Кентукки.
Райф был из Кентукки.
На поле выводили участников соревнований и водили их вокруг по треку. Она тут же нашла Шейка и с гордостью заметила, что он прекрасно выглядит и находится в своей лучшей форме.
Джек Рилей, жокей, одетый в зеленое, казался смущенным, но он был готов к скачкам. Преимуществом этого невысокого человека было то, что он тоже любил Шейка, хотя не испытывал никакого расположения к его хозяйке.
Она послала жеребенку воздушный поцелуй, и впервые за сегодняшний день у нее от волнения пробежала дрожь по телу.
– Эллин Кэмерон.
Мужской голос за ее спиной был странно и ужасно знакомым. Звук этого голоса заставил сосредоточиться. Еще один незваный журналист, решила она, нахмурившись. Не удостоив нового незваного гостя полным вниманием, она ответила:
– Я выслушаю все, что вы хотите сказать мне, после скачек, сэр. Пока они не закончатся, пожалуйста, молчите. А если вы не можете молчать, тогда уйдите, пожалуйста.
– Эллин, милая. Не надо со мной так разговаривать!
Голос, теперь зазвучавший прямо за ней, был настойчив. Раздражение дало бы выход непристойному замечанию, но благоразумие погасило это желание. Надеясь заставить замолчать незваного гостя вежливым притворством, она изобразила сладкую улыбку и обернулась к нему. Улыбка застыла и исказилась, затем полностью исчезла в ее несмутившемся, но явно шокированном взгляде. Там, на расстоянии протянутой руки, стояло ее прошлое, и оно обрушилось как приливная волна, угрожая унести с собой способность рассуждать.
Напряженный взгляд прекрасных голубых глаз, каждая мельчайшая темная крапинка которых отпечаталась в ее памяти, казалось, поглощал ее с томлением, которое было парализующим. До боли знакомое янтарное лицо медленно расплылось в улыбке, разрывающей сердце, и она почувствовала, как рукой схватилась за горло. Его полные чувственные губы открылись, чтобы что-то сказать ей, но время остановилось, и он ничего не сказал, как будто в данный момент слова были не нужны.
В ответ на ее губах застыло его имя, которое она так и не смогла произнести, выдав тем самым ливень переполнявших ее чувств. «Скажи что-нибудь ты, идиотка! – увещевала ее совесть. – Ты хочешь, чтобы он заподозрил правду? Что ты ждала его возвращения все эти три ужасных года?»
Но она не издала ни звука. Она поглощала его взглядом, отмечая, что Райфорд Симмс показался ей более свободным, более худощавым и более жестоким, если можно быть более жестоким с тех пор, как ее бросили.
Ему, должно быть, тридцать лет, подумала она, и на его широких плечах, подобно бархатной накидке, покоился отпечаток расцвета его мужского достоинства. Его рыже-золотистые волосы были коротко подстрижены и зачесаны назад, а такого же цвета усы были не по моде короткими, но, тем не менее, очень красивыми. Его белый хлопчатобумажный костюм явно сиял новизной, а длинные пальцы лежали на талии, подчеркивая его стройно сложенный торс, облаченный в белый шелк. В сокровенны! воспоминаниях Эллин думала об этом обнаженном торсе и об одной из этих сильных рук на своей груди. Она сочувствовала, что силы и здравый ум покидают ее, и ей захотелось громко позвать на помощь.
– Как давно это было? – пробормотал он соблазнительным голосом, который она слишком хорошо знала, медленно растягивая слова. Кажется он не понимал, какое оказывал на нее воздействие. Время поползло вперед черепашьим шагом. Эллин собралась с духом, чтобы здраво ответить ему.
– Давно, – беспечным голосом сказала она. Эллин знала, как давно, с точностью до часа.
– Как ты жила? – продолжал он.
– Хорошо. Нормально. А ты?
Несколько глупый разговор, капризно подумала она. Было очевидно, что ему сопутствовала удача, к он выглядел бодрым и преуспевающим.
– А я так себе, – признался он и сократил расстояние между ними. Неожиданно Эллин поняла, что он завладел ее похолодевшими руками. Она ли подала их, или он взял их сам? Конечно, он взял их, потому что она больше не чувствовала своей воли. Высокий кентуккиец заглянул ей в глаза, в которых были все ее чувства. Ее захлестнула лихорадка желания.
– Я скучал по тебе, милая, – прошептал Райф, согревая ее сладкой медлительностью своей речи, как кентуккским солнечным сиянием. – Ты не можешь себе представить, как сильно я скучал.
