Барбара Картленд - Охотник за приданым

— Чарити! — изумленно воскликнула Прунелла. — Как ты здесь оказалась? Старушка распрямилась и сказала:

— Что вы так удивляетесь, мисс Прунелла? Или теперь я должна называть вас «миледи»? Прунелла продолжала смотреть на нее с недоумением.

— Ты... знаешь? Каким образом?

— Как только вы уехали, за мной приехали слуги милорда. В карете шестерней! Вы только подумайте, миледи! В жизни не ездила в таких каретах!

— Чарити... Чарити! Я даже не знаю, что сказать.

— Некогда разговаривать, когда нужно переодеваться, — заворчала Чарити, как когда-то в далеком детстве. — Поторопитесь, снимите это пыльное дорожное платье и наденьте что-нибудь понаряднее, не то милорд пожалеет, что не женился на ком-нибудь другом. Прунелла нервно рассмеялась, хотя была недалека от того, чтобы заплакать. Как все это могло случиться с ней? Как она оказалась здесь, в «королевской» спальне, вместе с Чарити, которая называет ее «миледи»? Пока Чарити помогала ей снять платье, граф прислал сказать, что она может отдохнуть до обеда, который будет в половине восьмого.

— Что ж, это разумно, — одобрила Чарити. — Вам нужно отдохнуть, миледи. Вы же всю ночь почти не спали, все волновались из-за мисс Нанетт.

— Я и сейчас из-за нее волнуюсь, — ответила Прунелла. — Она не должна была убегать во Францию, чтобы выйти там замуж за мистера Лоуэса! Наступило молчание, потом Чарити сказала:

— Я знаю, что вы мне не поверите, миледи, но если я хоть раз в жизни видела двух людей, которые любят друг друга, то это и были мисс Нанетт и племянник милорда.

— Она любит его, в этом я уверена, — с горечью ответила Прунелла.

— И он ее любит. Клянусь надеждой на вечное спасение, что это правда, мисс Прунелла, то есть миледи.

— Ты правда так думаешь, Чарити?

— Зачем я бы стала вам врать, разве я не желаю счастья нашей девочке?

На это ответить было нечего, и Прунелла легла в постель и, как только Чарити задернула портьеры, закрыла глаза. У нее было такое чувство, что когда она проснется, то окажется, что все это ей просто приснилось и она находится не в Уинслоу-холле, а в своей собственной постели в Мэноре. Но, засыпая, она думала не о Уинслоу-холле и не о Мэноре: она видела перед собой графа, с любовью глядящего ей в глаза. Обед закончился. Это был странный обед, сопровождаемый минутами напряженного молчания, смехом невпопад и робкими улыбками, когда Прунелла заставляла себя поднять глаза на своего мужа. Ей казалось, что он никогда еще так не напоминал искателя приключений и одновременно не был так элегантен. Она заметила, что слуги-индийцы украсили стол лучшим фамильным серебром рода Уинслоу. Свечи освещали их обоих мягким трепещущим светом, и Прунелла чувствовала себя так, будто они находятся на сцене и она играет в этой пьесе главную роль, но не знает, чем закончится третий акт. Когда слуги бесшумно покинули столовую, Прунелла спросила:

— Что вы делали в Индии? Пауза перед этим была такой напряженной, что ей казалось: он должен был слышать, как громко стучит ее сердце.

— Я работал, — громко ответил граф.

— Работали?

— Когда-нибудь я подробно расскажу тебе об этом, но сейчас я могу думать только о тебе. Эти слова заставили Прунеллу покраснеть. Вид его милой юной жены показался графу лучшей картиной из всех, какие он когда-либо видел.

— Ты такая юная, любимая, — сказал он ласково, — такая нежная и неиспорченная, что мне трудно поверить, что ты действительно существуешь в этом равнодушном холодном мире, а не мираж и не мечта.

— Вы знали светских дам, и боюсь, что я покажусь вам скучной и неинтересной по сравнению с ними, — робко заметила Прунелла.

— Я мечтаю научить тебя тому, что знаю сам... Граф увидел вопрос в глазах Прунеллы, и добавил:

— Я говорю о любви, дорогая. Прунелла снова покраснела, и граф поднялся из-за стола.

— Вы не хотите, чтобы я оставила вас за стаканом вина?

— Мне не нужно ни вина, ни чтобы ты оставляла меня ни сейчас, ни когда-либо еще! Он предложил ей руку и почувствовал, как ее тонкие пальцы задрожали в его руке. Они вышли из столовой, и Джеральд Уинслоу повел ее по коридору, затем через холл и вверх по лестнице. На площадке она поняла, куда они направляются, и ей захотелось умолять его не портить очарование их первого совместного вечера вместе. Прунелла догадалась, что он хочет показать ей картинную галерею, объяснить, почему он продал картины Ван-Дейка, и попросить у нее за это прощения. «Я должна ему сказать, что... понимаю его поступок... и что... это неважно», — убеждала она себя. Хотя девушка и не замечала этого, ее пальцы сжали его руку, а все тело напряглось, как натянутая струна.

Дверь в картинную галерею была закрыта, и, когда граф протянул руку, чтобы открыть дверь, Прунелле захотелось закрыть глаза и не видеть опустевших стен этой залы. Почему он намерен так ее огорчить в их первый же вечер в Уинслоу-холле? Зачем он хочет все испортить, отнять у нее это ощущение счастья, которое она почувствовала за обедом, которое как бы наполняло воздух вокруг них и становилось все сильнее, пока она не поняла, что это ее любовь к нему. Любовь, которая росла помимо ее воли с каждой минутой, проведенной Прунеллой рядом с графом.

— Вот что я хочу тебе показать, моя дорогая, — сказал граф.

Неохотно, мечтая оказаться сейчас в другом месте, Прунелла заставила себя обвести глазами помещение. На секунду ей почудилось, что она не в картинной галерее, а где-то в другой части дома, которую она никогда раньше не видела. У нее вырвался восхищенный вздох, и Прунелла почувствовала, что граф наблюдает за ней с легкой улыбкой на губах. Три огромные бронзовые люстры сияли зажженными свечами и озаряли стены, которые Прунелла видела оголенными и покрытыми многолетней пылью и которые теперь были искусно выкрашены и создавали идеальный красновато-коричневый фон для картин Ван Дейка в золотых рамах. Это был тот самый изысканный тон, в который, как Прунелла знала по рисункам Иниго Джонса, стены были покрашены первоначально. Бордюры, карнизы и фронтоны выделялись белым на золотом, а портьеры на окнах были из бело-золотой парчи. В таком обрамлении каждая картина смотрелась как драгоценность в оправе, и Прунелла могла только смотреть, затаив дыхание, и не верить в реальность происходящего.

— Это один из моих подарков тебе, любимая, — нежно сказал граф.

Она повернулась к нему и, непонятно как, оказалась в его объятиях.

— Я... Я не понимаю... как вы это сделали? Это так прекрасно... — шептала пораженная Прунелла.

— На самом деле ты хочешь спросить меня, на какие средства сделано все это? — улыбнулся граф.

И он приподнял голову своей юной жены, чтобы видеть ее сияющие глаза.